Молодой Бояркин. Александр Гордеев

пересадку. Поздно

      вечером Бояркин, сам не соображая, что с ним происходит, чувствуя лишь, как падает его

      сердце, пошел в купе проводницы и, остановившись в дверях, так долго нес всякую ерунду,

      что она его поняла.

      – Что же, все пассажиры в Москве выйдут? – спросил ее Николай каким-то

      неузнаваемым голосом.

      – Все, – ответила она.

      – И вагон будет пустой?

      – Пустой.

      – А что будете делать вы?

      – Сначала отосплюсь. Я ведь в рейсе одна. А потом буду прибирать в вагоне. А

      вечером уж обратно.

      – Значит, все пассажиры уйдут, – сказал Бояркин. – А можно я останусь?

      Она потупилась и отрицательно покачала головой.

      – Ага, извините, – прошептал Николай и, сгорая от стыда, пошел на место.

      Но утром в Москве он не вышел из вагона. Проводница, провожая пассажиров,

      заметила это и, защелкнув дверь, пошла проверить. Бояркин сидел без ботинок, навалившись

      спиной на стенку. Несколько мгновений они смотрели в глаза друг другу. Бояркина уже и без

      того трясло от волнения. Он видел ее полные, неяркие губы, мягкий подбородок, мелкие

      морщинки у глаз. Ей было около тридцати или чуть больше. В эту минуту Николай забыл

      себя. Не было у него никакого возвышенного предназначения, ни страшной тоски по дому…

      – Ну, так что, морячок? – спросила проводница, присаживаясь напротив.

      – Так ведь все понятно, – с неожиданной хрипотцой сказал Бояркин – голос прикипел

      в горячем горле. На всякий случай он пытался казаться бывалым.

      Она с еле заметной усмешкой взглянула на него, вздохнула, хотела встать, но Николай,

      не давая отчета своим действиям, притянул ее за руку и вдруг как попало прижал всю, дурея

      от незнакомой, но сразу понятной близости. Она стала вырываться с таким остервенением,

      что Бояркин испугался и разжал руки. Проводница не убежала, как он ожидал, не подняла

      тревогу, а стояла тут же, переводя дыхание. Она почувствовала силу его рук, почувствовала,

      что он, все-таки подчинившись, отпустил сам, и в ней что-то переломилось.

      – Ты смотри-ка какой! – не то с осуждением, не то с удивлением произнесла она. –

      Жарко сегодня. Попить бы чего. Сходи-ка, купи банку какого-нибудь сока.

      – Может быть, вина?

      Она невольно улыбнулась.

      – Нет, лучше сока. Только хорошего.

      – А ты не обманешь?

      – О, господи, ну ты уж какой-то даже слишком прямой. Иди, говорю.

      Николай пошел и вернулся с банкой светлого яблочного сока.

      Потом под вечер, когда он уходил уже с чемоданом, проводница, которую звали Нина,

      вышла за ним в тамбур.

      – Я рада, что была у тебя первой, – сказала Нина, глядя теплыми глазами. – Оставайся

      таким же внимательным и добрым. Не знаю, как насчет прямоты, но доброту свою береги.

      Она обняла его, но Николая уже не удивило, что его обнимает женщина, – теперь он

      был самостоятельным взрослым мужчиной.