Молодой Бояркин. Александр Гордеев

Вчера ночью Павел Петрович умер…

      После этого Бояркин снова обошел все картины. Теперь он смотрел и думал не как

      учили, а по-своему. Он думал, что за каждой картиной длительные годы работы. А за всеми

      вместе – большая, нужная людям жизнь.

      Выйдя из музея, Николай ощутил в себе порыв броситься по набережной и бежать

      очень долго. Чувствовать, что уже не можешь, но ни за что не останавливаться… Жить так,

      как он, – ходить шажком, дремать и почитывать газетки на уроках – нельзя. Нельзя, потому

      что ни мелких шажков, ни дремоты, ни пустых мечтаний после тебя не останется. Вот в чем

      дело. "Черт возьми, да почему же я не поступил в школу! – вдруг мучительно пожалел

      Бояркин. – Осел, я, осел! Да ведь я же ничто! Меня вовсе нет!"

      На другой день после занятий Николай нашел Ольгу Михайловну и сказал ей о смерти

      Алексеева. Она уже знала, но ее тронула солидарность ученика, который был, пожалуй,

      единственным из всей группы, кто по ее совету побывал в музее.

      – Кажется, у тебя в городе нет друзей, – сказала она, – тебе нужен хороший товарищ. Я

      поддерживаю связь со студенческим молодежным театром. Там есть интересный парень –

      Юрий Косицын. Приходи сегодня на представление, в перерыве познакомлю.

      Бояркин пришел. Спектакль был о комсомольцах двадцатых. По программе было

      видно, что Ю. Косицын играет главную роль. На сцене он был с кобурой, в кожаной тужурке.

      Несмотря на как-то не "по-комсомольски" вздернутую губу, говорил отрывисто и

      решительно. К тому же был он студентом последнего курса медицинского института, а не то,

      что какой-то пэтэушник… Николай стал бояться знакомства.

      В антракте Ольга Михайловна провела Николая за сцену.

      – Юрий, – сказал Косицын, протягивая руку Бояркину.

      – Пригласи его в гости, – попросила Косицына Ольга Михайловна.

      – Завтра воскресенье. Значит, в десять утра, – сказал Косицын и продиктовал адрес.

      В десять часов утра Бояркин позвонил в квартиру нового товарища.

      – Кто? – спросил из-за двери Косицын.

      Николай смущенно замялся, не зная, как отозваться. Дверь чуть приоткрылась, потом

      распахнулась, и Косицын вдернул Николая в прихожую. Он, худой и узкоплечий, был в одних

      трусах, поспешно надетых с каким-то перевивом.

      – Ой, как же это чудненько, что ты пришел, – зашептал он, увлекая Бояркина на

      кухню, – прямо спас. Значит, так: эту посуду начинай переставлять из раковины на стол.

      Когда закончишь, переставляй обратно. И греми, пожалуйста, греми как можно громче.

      Разбей что-нибудь, если хочешь – это будет очень убедительно, реалистично. Давай, потом

      все объясню.

      Он убежал. В спальне послышалось шушуканье. Упала и покатилась бутылка. Через

      несколько минут по коридору торопливо прошуршало платье. Щелкнул замочек на входной

      двери. Бояркин чувствовал себя идиотом с этой дурацкой посудой.

      Юрий пришел уже одетый.

      – Молодец, хорошо гремел, –