Молодой Бояркин. Александр Гордеев

и строем отводил ее в глубь парка.

      Выкликнули, наконец, и Бояркина. Строй был неровный – все толкались, запинаясь о

      собственные чемоданы. Николай теперь уже с нетерпением заглядывал вперед, где на всех

      перекрестках главной аллеи стояли "покупатели". Группа прошла мимо молодцеватых

      десантников и остановилась около моряков.

      – Товарищ прапорщик, ошибка. Я попал не в ту группу! – крикнул Бояркин,

      выпутавшись из строя.

      – Фамилия?

      – Бояркин Николай Алексеевич.

      Сопровождающий повернулся к фонарю и, быстро проглядывая списки, морщился и

      бормотал что-то злое, отчего шевелились его рыжие усы.

      – Отставить, Бояркин! – рявкнул он. – Ошибки нет!

      Потом была дорога на поезде. Николай сидел на боковом месте и глядел в темноту, как

      в стенку. Жизнь ему представлялась какой-то безнадежной. Почему-то еще ни разу в этой

      жизни ему не удалось поступить как хотелось. А тут вообще! Оказывается, кто-то без

      сомнения знает, что ему лучше быть не десантником, а кем-то другим. Служить не два года, а

      три! Кажется, и сам он кое в чем виноват – наверное, просто не достойным оказался для

      десанта: нескладно отвечал на мандатной комиссии, слабо жал эспандер, не подошел внешне,

      хотя специально держался с напряженными мышцами и угрюмым "десантным" выражением

      лица. "Но все равно я с этим не смирюсь", – думал Бояркин.

      А следующей ночью такой же призывник, как он сам, стащил его с полки дневалить. И

      этому пришлось подчиниться. Николай уселся за столик первого купе и, окончательно

      продрав глаза, понял, что ему нужно не спать час, потом разбудить следующего по списку.

      Список лежал на столике – там были фамилии, номера полок.

      По вагону гулял сквозняк, в тамбуре гремело железо. Бояркин, навалившись спиной на

      стенку, смотрел в противоположное окно. Чем дальше уходил поезд на запад, тем больше

      попадалось на пути станций, городов и сел. Время от времени фонари вырывали из темноты

      один вход в приземистое здание какой-нибудь станции. Стремительно пролетали

      палисадники с густыми акациями, и снова – темь. Бояркин мучился и злился – не в том

      вагоне он едет, не в том вагоне дневалит. И днями Николай не отрывался от окна. Многое

      захватывало его в этой богатой впечатлениями дороге, и но, выдерживая характер, он

      пытался заглушить в себе любое волнение. Не туда едет, не туда… А пространство,

      "осваиваемое" поездом, снова открывалось таким громадным, что радостное удивление

      невольно примиряло Бояркина со случившимся. Теперь, когда проезжали города, Николай,

      видел длинные колонны автомобилей, автобусов у шлагбаумов и вспоминал, как он сам не

      раз из такой же колонны наблюдал за проносящимся поездом. Тогда движение, которому

      приходилось уступать дорогу, казалось более обязательным, более государственным. А

      теперь он сам состоял в этом, более обязательном,