Молодой Бояркин. Александр Гордеев

и Крышина позвали на

      поминки. Генкины одноклассники из села разъехались, но его ровесниками стали нынешние

      выпускники. Генкина мать была седая, с не оттаявшими грустными глазами. Гостям она

      поставила пиалки с коричневым гречишным медом и часто напоминала:

      – Ешьте, ешьте, ребятки. Геночка-то сильно медок любил.

      Ребята его ели, но он, искристый и пахучий, склеивал рот. В этот раз от матери они

      узнали о Генкином намерении поступить в школу милиции. Николай давно понимал, что

      Генка с его зубчатым кастетом тоже не отличался особым милосердием, но то, что он мечтал

      о чем-то большом, искупало все.

      Возвращаясь, они должны были перейти речку через те же дощатые мостки, Подступы

      к ним были теперь загромождены строительным материалом. Преодолевая грязные весенние

      лужи, прыгали с плиты на плиту. В двух местах Игорьку, который был в резиновых сапогах,

      пришлось перевозить Бояркина на себе.

      Доски мостков стали уже черными от ветра и воды. Они гулко стучали под ногами.

      Ребята были почти на своем берегу, когда Игорек прыгнул с мостков на леса вокруг опоры.

      – Подымить надо, – сказал он.

      – Отцу, что ли рассказать про твое дымление, – задумчиво произнес Николай,

      присаживаясь рядом.

      – Придет время – сам узнает, – заметил Игорек.

      Он закурил и бросил спичку в водоворот у самых подошв.

      Они любили такое подтрунивание друг над другом, любили говорить друг с другом

      грубовато, но именно потому, что были лучшими друзьями. Николай, правда, постоянно

      завидовал Игорьку.

      Все, начиная с рисования палочек в первом классе, у того выходило легче и проще.

      Два года назад оба увлеклись баяном, но Николай остановился на "Во саду ли в огороде", а

      Игорек по учебникам музыкального училища осилил теорию музыки и к десятому классу

      играл на баяне, на гитаре, на клубном пианино, руководил школьным вокально-

      инструментальным ансамблем. Почти каждый день под вечер Бояркин заходил за Игорьком,

      чтобы идти на баскетбольную секцию, и еще из ограды слышал его баян. Игорек сидел в

      майке, в синих сатиновых трусах перед проволочной подставкой для нот на круглом столе.

      Босые ноги на холодном полу грел одну об другую. Николай трогал его за плечо. Игорек,

      продолжая играть, поднимал лицо и кивал, но Николай, видя, что он не понимает, кто и зачем

      пришел, нажимал какую-нибудь пуговку. Разлад в музыке возвращал Игорька на землю, и тут

      выяснялось, что он еще не обедал, не чистил под стайкой и не поил корову с телёнком. Тогда

      приходилось им обоим делать все с бешеной скоростью.

      Теперь они сидели около опоры будущего моста, глядя в одно, загруженное плитами

      место.

      – Вон там он лежал, – сказал Игорек.

      Николай кивнул.

      – Ты не передумал еще со своим музыкальным училищем? – спросил он.

      – Ты так спрашиваешь, как будто сам что-то передумал, –