Молодой Бояркин. Александр Гордеев

после армии, а Полина и Людмила

      уехали сразу после школы.

      В лето, когда разъехались почти все, просторная ограда Степаниды полностью заросла

      стелющейся мягкой травой, и на душу старухи пришло успокоение оттого, что жизнь, когда-

      то клокочущая по всем закоулкам большого хозяйства, перетекла теперь в другие, более

      счастливые места. Так прошел год, второй… Очень обрадовал ее тоненький черемуховый

      прутик, проросший у самого крыльца от оброненной ягодки. Степаниде понравилось сидеть

      на прогретом солнцем крылечке и смотреть на этот хлипкий росток. За свою жизнь она

      привыкла наблюдать подрастание по отметкам на колоде, по коротким штанам и рукавам, но

      тянущийся прутик давал удовлетворение более глубокое. Ростку она тоже желала добра, но

      его для этого не требовалось пересаживать. Было что-то согревающее в том, что он должен

      был вырасти, процвести и высохнуть здесь. У Степаниды появилась мечта – в полное

      цветение черемухи сфотографироваться на крыльце вместе с кустом, с домом, и карточки

      разослать на память детям. А тогда уж и умереть спокойно.

      В селе осталась только Мария с мужем Алексеем да с детьми Колькой и Анюткой. И

      поэтому этих последних она жалела больше всех, а Кольку, который дневал и ночевал у нее,

      наставляла брать пример с дяди Никиты – служить в городе и после армии домой не

      возвращаться.

      Подначиваемый бабушкой, Николай частенько приставал к отцу с вопросом – почему

      они никуда не уедут? Почему бы, например, не уехать на Байкал, как это сделал дядя Гоша?

      Дядя Гоша был непререкаемым авторитетом. Он ездил на легковушке под серым

      выцветшим брезентом, с двумя жесткими скамейками по бортам, между которыми всегда

      бренчали какие-нибудь железяки. Николай любил с ним ездить. Ехали они как-то… Солнце

      жарит, пыль в носу щекочет, а дядя песни поет. Какое слово племянник загадает, с таким

      словом дядя песню запоет.

      – Ух, что-то нас затрясло, – сказал он однажды в дороге, – надо скорость прибавить,

      тогда ямы будут незаметны.

      – Как это? Почему? – удивился Николай.

      – А ямы нас трясти не будут успевать. Оно в жизни так и есть, племяш… Чем сильнее

      живешь, тем меньше мелких ям.

      Николай тогда не все еще понимал, но ему такое общение нравилось. Ни у кого не

      было столько книг, как у дяди Гоши. Именно он первый в селе сделал у себя в доме городское

      отопление – когда топили печку, наверху урчал бак, а по батареям булькала горячая вода.

      Отец часто хвастался, что его шуряк – голова, и любил рассказывать истории о том,

      как кто-нибудь пытался обдурить его по части техники и как это не удавалось.

      В том, что дядя Гоша уехал потом из села, Николаю тоже увиделось какое-то

      преимущество. По радио поют: "Славное море, священный Байкал…" И жить рядом с ним,

      наверное, не шутка. И хотя говорили, что уехал он, во-первых, из-за ссоры с председателем

      колхоза,