Молодой Бояркин. Александр Гордеев

к деду Афоне на пасеку, меду поедим, – предложил Гриня.

      Николай никогда не бывал на пасеке, и ему было заманчиво туда попасть. Да и Гринин

      дед, прихрамывающий, добрый, с белой бородой, очень ему нравился. Николай согласился

      сразу же, но на улице Гриня объявил, что ехать предстоит верхом на лошадях, без седел.

      Около отцовского трактора Николай еще вертелся, подавая ключи, а с лошадьми дела не

      имел. Но отказываться было поздно.

      Село стояло на небольшом пригорке. Ребята спустились в широкий, звенящий

      кузнечиками луг, где собирались строить дома. Далеко, у крутого изгиба реки паслись две

      лошади. Сквозь струящиеся испарения они были видны, как сквозь бутылочный осколок.

      Бояркин понял, что сегодня от этой прекрасной жизни нельзя ожидать ничего хорошего.

      – А жарковато, – сказал он, уж не зная, чем и остановить товарища.

      – Дождь пойдет, – спокойно сообщил Гриня, кивнув на запад, где действительно чуть

      потемнело, да и в воздухе появилось какое-то "потяжеление".

      Убедившись, что ничего не изменишь, Николай наметил для себя пестрого, будто в

      заплатках, конька. Гриня легко поймал обоих коней в узды, связанные по дороге из

      расплетенной веревки, и рассудил по-своему.

      – Воробей тебя сбросит, – сказал он, – а вот Волга кобыла смирная.

      Николай подчинился, потому что насчет коней с Гриней могли рассуждать только

      конюхи. Гриня помог сесть верхом. Пока с разговорами ехали тихо, Николай все пытался

      найти удобное положение, которое никак не находилось. Но неожиданно Гринин Воробей

      рванул и сразу пошел махом. Кобыла тут же дернулась следом, и Николай, едва не слетев и

      забыв о всяком управлении, уперся руками в ее раскаляющийся хребет. Пролетев с километр,

      разгоряченный и радостный Гриня остановился и усердно отругал Воробья за его дурной

      нрав, пожаловался на плохую узду, но про свою заскорузлую, как старая картошиной, пятку,

      которой он незаметно пришпоривал коня, Гриня промолчал. Теперь его Воробей, разгорячено

      переступая, шел боком с завороченной головой, а через минуту снова дернул, и пытка для

      Бояркина повторилась. Так было потом еще несколько раз. Небо на западе стало уже темно-

      синим. Про мед Николай забыл после первого же рывка.

      – Я больше не могу, – сказал он, наконец, – давай повернем.

      – Ниче-его, доедем, – упрямо ответил Гриня,– ты ноги-то не свешивай, а покрепче

      бока зажимай. Вот так, смотри…

      Показывая, он снова отпустил повод. Так они поравнялись, наконец, с торчащими

      плитами древнего могильника в стороне от дороги. До пасеки оставалось недалеко.

      – Все! – непреклонно заявил Николай. – Я поворачиваю.

      Гриня в этот раз уступил, но не с огорчением, а с еле заметной улыбкой.

      Брызнул дождь, взметнув запах пыли. От капель кони запередергивали кожей, и от них

      понесло сладким потом. Ребята развязали с поясов рубашки и надели. Дорога тянулась под

      скалистой