История обыкновенного безумия. Чарльз Буковски

у Тихого океана…

      Парень поднял руку.

      Я начал.

      – Моя фамилия Чинаски. Первое стихотворение называется…

      После третьего или четвертого стихотворения я приложился к термосу. Народ смеялся. Мне было все равно, над чем. Я еще несколько раз приложился к термосу и слегка разомлел. На сей раз никакого перерыва. Я заглянул в боковой телемонитор и увидел, что уже полчаса читаю с висящим посреди лба одним длинным волосом, который загибался кверху над самым носом. Почему-то это меня рассмешило. Потом я зачесал его вбок и вновь приступил к работе. Кажется, все обошлось. Аплодисменты были бурными, хотя и не такими, как в прошлый раз. Да и кому какое дело? Главное – выбраться оттуда живым. Те, у кого были мои книжки, подошли за автографами.

      Ага, ага, подумал я, вот и все, на что способно это дерьмо собачье.

      Не больше. Я расписался в получении своей сотни долларов и был представлен начальнице кафедры Литературы. Она была воплощением секса. Я решил ее изнасиловать. Она сказала, что попозже могла бы приехать в тот домик – к Бел-форду, – но, послушав мои стихи, она, разумеется, не приехала. Все было кончено. Я возвращался в свой пропахший плесенью двор, возвращался к безумию, но зато к безумию моего пошиба. Бел-форд с приятелем отвезли меня в аэропорт, и мы уселись в баре. Я купил выпивку.

      – Странно, – сказал я. – Кажется, я схожу с ума. Я все время слышу свое имя.

      Я не ошибся. Когда мы добрались до летного поля, мой самолет уже укатил и как раз поднимался в воздух. Пришлось вернуться и зайти в специальную комнату, где со мной принялся беседовать какой-то тип. Я чувствовал себя школьником.

      – Хорошо, – сказал он, – мы отправим вас следующим рейсом. Но на сей раз постарайтесь не опаздывать.

      – Благодарю вас, сэр, – сказал я.

      Он произнес что-то в телефонную трубку, а я вернулся в бар и заказал еще выпивку.

      – Все нормально, – сказал я. – Лечу следующим рейсом.

      И тут мне почудилось, что, опоздав на следующий рейс, я опоздаю навечно. И буду вечно ходить к тому типу. С каждым разом все хуже: он будет все больше злиться, а я – все глубже раскаиваться. Такое вполне могло бы случиться. Исчезли бы Белфорд с приятелем. Пришли бы другие. Был бы учрежден небольшой фонд помощи мне…

      – Мамуля, а что с папой случилось?

      – Он умер за столиком в баре сиэтлского аэро порта, когда пытался не опоздать на самолет в Лос-Анджелес.

      Можете не верить, но на второй рейс я все-таки не опоздал. Не успел я сесть, как самолет тронулся с места.

      Я не мог ничего понять. Почему это оказалось так трудно? Так или иначе, я был на борту. Я откупорил бутылку. Меня засекла стюардесса. Строго запрещено.

      – Вы знаете, сэр, что вас могут высадить? Командир только что объявил, что мы летим на высоте 50 000 футов.

      – Мамуля, а что с папой случилось?

      – Он был поэтом.

      – А что такое поэт, мамуля?

      – Он говорил, что не знает. Ну ладно, иди мыть руки, обед на столе.

      – Не знает?

      – Вот именно, не знает. Ну ладно, я же сказала, иди мыть руки…

      Грандиозная