История обыкновенного безумия. Чарльз Буковски

мать твою, ты уже второй раз к ней присасываешься. А мне еще полчаса там потеть. Не смей больше трогать бутылку!

      Я уселся на стол, отхлебнул глоток и опять сел на место.

      – Стоит ли избирать себе карьеру писателя? – спросил меня один из юных студентов.

      – Ты что, хочешь всех насмешить? – сказал я.

      – Нет, я серьезно. Вы бы посоветовали человеку стать профессиональным писателем?

      – Не ты выбираешь писательское ремесло, а оно тебя.

      После этих слов он от меня отстал. Я выпил еще и вновь поднялся на сцену. Любимые вещи я всегда оставлял напоследок. В колледже я читал впервые, но предварительно, в качестве разминки, я два вечера подряд выступал по пьяни в одном лос-анджелесском книжном магазине. Лучшее надо оставлять напоследок. Так всегда поступают дети. Я дочитал до конца и закрыл книжки.

      Аплодисменты меня удивили. Бурные и продолжительные. Я был сбит с толку. Стихи были не настолько хороши. Они аплодировали по какому-то другому поводу. Наверное, по поводу того, что я наконец закончил.

      Один из профессоров устроил у себя вечеринку. Профессор этот был очень похож на Хемингуэя. Конечно, Хемингуэй умер. Но и профессор едва ли был жив. Он бесконечно рассуждал о литературе и писательском ремесле – обо всех этих гнусных ебучих вещах. Куда бы я ни пошел, он плелся за мной. Он сопровождал меня повсюду, кроме уборной. Стоило мне обернуться, и он был тут как тут…

      – А, Хемингуэй! Я думал, ты умер.

      – Вы знаете, что Фолкнер тоже был пьяницей?

      – Ага.

      – А что вы думаете о Джеймсе Джонсе? Старик был явно болен: он прочно зациклился.

      Я разыскал Белфорда.

      – Слушай, малыш, холодильник пуст. Хемингуэй ни черта не припас.

      Я дал ему двадцатку.

      – Слушай, ты знаешь кого-нибудь, кто мог бы сходить хотя бы за пивом?

      – Кое-кого знаю.

      – Отлично. И пару сигар.

      – Каких?

      – Любых. Дешевых. По десять или пятнадцать центов. Заранее благодарен.

      Там было человек двадцать или тридцать, а я уже один раз набил холодильник. И это все, на что способно это дерьмо собачье?

      Я высмотрел самую привлекательную женщину в доме и решил заставить ее меня ненавидеть. Она в одиночестве сидела за столиком в кухонном уголке.

      – Крошка, – сказал я, – этот чертов Хемингуэй – больной человек.

      – Знаю, – сказала она.

      – Я знаю, ему хочется быть славным малым, но он никак не может выбросить из головы Литературу. Господи, что за гнусная тема! Знаешь, я никогда не встречал писателя, который бы мне понравился. Все они – шиш на постном масле, худшие из людских отбросов…

      – Знаю, – сказала она. – Знаю…

      Я грубо схватил ее за голову и поцеловал. Она не сопротивлялась. Хемингуэй увидел нас и вышел в другую комнату. Ого! Старик обладал хладнокровием! Невероятно!

      Вернулся Белфорд с покупками, я бросил упаковки пива на стол, а потом еще несколько часов болтал с ней, целовал ее и ласкал. Лишь на следующий день я узнал, что она – жена Хемингуэя…

      Проснулся