Портреты. Михаил Иосифович Черкасский

свою деревушку где-то на уровне Вильгельма Завоевателя или Ричарда Львиное сердце. Конечно, Веломоди не знает таких ученых оборотов, как «да, милый, нет, милый», но в остальном она ни в чем не удаст мисс Баркли.

      Бездуховность хемингуэевских женщин общепризнана: «он не может быть ни Дороти, ни Маргарет, ни отрицательной, но влекущей к себе Брет… Все эти фигуры написаны не изнутри, а со стороны. Они либо однопланны, даже при всей их убедительности, либо поверхностны и фактографичны» (И. Кашкин). Но с годами первобытная чистота Кэтрин перерождается в нечто очень похожее, но совсем иное.

      Здесь мы должны сослаться еще на один авторитет – Э. Соловьева. Статья его «Цвет трагедии – белый» напечатана в сборнике «Искусство нравственное и безнравственное». Под данным углом философ Соловьев и разглядывает писателя. «Любовь, как ее понимает Хемингуэй, есть единство выбранного мира, которое обязывает к физической близости. В пику ханжам можно было бы сказать, что уклоняться от этой последовательности не только трудно, но и безнравственно».

      Однако же и господа философы иногда очень хорошо знают предмет, о котором пишут, и надеюсь, что тоже, как и герои Хемингуэя, не уклонялись. И недаром та, Первая, сказала Томасу Хадсону (и, наверное, Соловьеву): «Тебе всегда кажется, что физическая близость – это в любви все». Хадсон и от этого не уклонился. Так же, как остальные герои. Все чаще, тверже, единственнее «любить» для героев Хемингуэя приобретает узкий «прикладной» смысл – спать. Не случайно Томас Хадсон прежде всего вспоминает альковное. Но чем жили? О чем думали? Что грело их, заботило, тянуло, сближало? – об этом ни звука. Где то, что роднит только этих двоих из трех миллиардов? Не было. Потому, наверно, что и в жизни такого не было. После первой жены его Хэдли. А вот Т о, другое – как праздник, который всегда с тобой.

      «Прислушаемся, какие необычно горячие интонации звучат в хемингуэевском «объяснении в любви» к Африке: «И, глядя… на небо и белые облака, бежавшие по ветру, я так любил эту страну, что был счастлив, как бываешь счастлив после близости с женщиной, которую любишь по-настоящему…» (М. Мендельсон). Тридцатипятилетнему мужчине, который в самом соку, еще можно с натяжкой позволить такое. Но в шестьдесят лет он, вспоминая свою счастливую жизнь с Хэдли, писал: «Тогда мы вернемся ужинать и закатим настоящий пир… А потом мы почитаем и ляжем в постель и будем любить друг друга». Или там же, в «Празднике, который всегда с тобой»: «Закончив рассказ, я всегда чувствовал себя опустошенным, мне бывало грустно и радостно, как после близости с женщиной…»

      Когда его, нобелевского лауреата, осаждали корреспонденты, он говорил, что мешать писателю, когда он напряженно работает, равносильно убийству. И даже больше: это все равно, как врываться к мужчине, когда он лежит в постели с любимой женщиной.

      А вот «Иметь и не иметь» в интерпретации философа Соловьева.