Портреты. Михаил Иосифович Черкасский

в косвенных словах. А Джордж словно не слышит. И она едва не кричит: «А все-таки я хочу кошку. Хочу кошку сейчас же. Если уж нельзя длинные волосы и чтобы было весело, так хоть кошку-то можно?» Джордж не слушал. Он читал книгу. Она смотрела в окно, на площадь, где зажигались огни».

      Этот способ сам Хемингуэй назвал айсбергом: когда основное спрятано. Одни видели схороненное. Другие нет. И расходились в оценке писателя. Что делать – вкусы. «Лошадь сказала, взглянув на верблюда: „Какая гигантская лошадь-ублюдок!“ Верблюд закричал: „Да лошадь разве ты! Ты просто-напросто верблюд недоразвитый!“ И знал лишь бог седобородый, что это животные разной породы». Каждый критик невольно становится в позу Седобродого – иначе чего бы и за перо браться. С этой мыслью мы и приступаем к работе. И да простят нам заранее поклонники Хэма, равно как и хулители его – все, что мы скажем. И если о слабостях писателя будет сказано неизмеримо больше, нежели о достоинствах, то виною тому прежде всего они – ослепленные аллилуйщики.

      Айсберг это близнец иносказания. Эти шалуны заняты примерно одним тем же делом: прячут какое-нибудь чувство или мысль, но так, чтобы читатель, даже не поднатужась, нашел ее. Айсберг, по словам Хемингуэя, скрывает семь восьмых мысли, иносказание обозначает ее «посторонними», а иногда и абсурдными фразами.

      Кажется, первое иносказание было подмечено учеными у Пушкина.

      «Приди – открой балкон. Как небо тихо; Недвижим теплый воздух – ночь лимоном И лавром пахнет, яркая луна Блестит на синеве густой и темной – И сторожа кричат протяжно: „Ясно“; А далеко, на севере – в Париже – Быть может, небо тучами покрыто, Холодный дождь и ветер дует». Прекрасные стихи, но соль тут в другом. Пушкин не говорит прямо, что в Мадриде душно, но, если Париж – север, то мы не можем не ощутить благовонной духоты этой южной ночи. Конечно, это слишком уж тонко, но что есть, то есть. У Маяковского передача настроения иносказаниями встречается очень часто.

      И проза тоже не пренебрегает ими. Когда Левин, отвергнутый Кити, кому-то говорит; ужасно люблю тюрбо – нам ясно, что ему ужасно тошно. Общеизвестна фраза Астрова; «А, должно быть, теперь в этой самой Африке жарища – страшное дело». Здесь пушкинский «север» уже не там, в Париже – а в душе. Тоска, скука нестерпимая. И современники это сразу и очень точно почувствовали.

      Итак, при желании поэт и прозаик могут (если сумеют) выразить мысль и прямо, и косвенно. Стало быть, главное не в том, КАК это выражено, а – ЧТО. Ладно, с этого и начнем.

      Тема «Островов в океане» не только война, не столько война. Их много, тем. Они те же. Кроме новой – отцовского горя. А герой, разумеется, прежний, неизменный: тот, который всегда немножечко сам и множечко Хемингуэй. Но в этой книге автор и герой, художник Томас Хадсон, так незаметно, естественно и поочередно ведут повествование, переливаются друг в друга, что поневоле напрашивается сравнение с сиамскими