Портреты. Михаил Иосифович Черкасский

небо, и пошли обратно. Никто из них не сказал ни слова, но Тони чувствовал и знал, что Ката также чувствует, что между ними полное единство. Он вспомнил миф Платона о мужчинах и женщинах, которые когда-то были единым цельным существом, а затем были разделены, так что одна половина – мужчина и другая половина – женщина должны постоянно искать свою утерянную половину, чтобы составить одно целое».

      У Ричарда Олдингтона любовь для Тони и Каты действительно единственное прибежище. Он это доказывает художественно, быть может, слишком долго, с некоторым нажимом и сентиментальностью, но доказывает. И разве все дело в «той мере откровенности», которая «не всем одинаково нравится». Ведь не испугали же никого стихи самого Симонова «Ты говорила мне: люблю. Но это по ночам, сквозь зубы. А утром горькое: терплю едва удерживали губы». В романе Олдингтона плотского сколько угодно. Но не постельного! Озаренного подлинным чувством. Для героев Хемингуэя женщина – сосуд скудельный. Для Тони Ката – любимая, единственная. «С чистой, светлой мыслью пишет он о плоти, трогательно, целомудренно – о любящей женщине» (М. Урнов).

      Томас Хадсон любит Первую. Но о чем говорят они, к а к говорят? Да вспоминают только постельное и кратчайшим путем идут к цели. Ничто не в силах удержать их. Даже смерть сына. Они жаждут любить. Но ведь павианы (не говоря уж о черепахах), если бы спросить их, сказали бы: то, что мы делаем, это и только это любовь, «самая прекрасная и чистая в ХХ столетии».

      А тем двоим, Тони и Кате, ничто и никто не мешает. Но тринадцать лет – всю молодость – они были врозь, считали друг друга исчезнувшими. Тринадцать лет пролегло между ними – целая жизнь. Тринадцать лет, когда он безуспешно искал ее, безуспешно пытался утвердиться в женитьбе, в работе. И вот случайная встреча в Риме с Филоменой, у которой они когда-то жили на острове Эа. И начиная отсюда, при всех несовершенствах стиля, перед нами развертывается действительно одна из самых чистых и прекрасных страниц, созданных романистами нашего века. «Ах, синьор, почему вы ни разу не приехали к нам за все эти годы? Ведь вы обещали!» – вырвалось у Филомены. Она еще боится ему сказать, не знает, надо ли. «Ну, так говорите же», – ответил Тони, немного раздосадованный всеми этими приготовлениями.

      « – Синьор помнит, как он приехал к нам осенью тысяча девятьсот девятнадцатого года? – торжественно спросила Филомена и уставилась на него своими большими черными глазами.

      – Отлично помню, – сказал Тони, внезапно почувствовав острую боль в старой ране.

      – И как вы расспрашивали про австрийскую синьорину:

      – Да.

      – Она приезжала на Эа и останавливалась в этой же комнате.

      – Ч т о? – воскликнул Тони, вскочив со стула и тотчас же снова сев. – Вы уверены? Синьорина Катарина? – в первый раз за семь лет он произнес ее имя, и оно откликнулось в нем невыносимо мучительными воспоминаниями.

      – Да,