Портреты. Михаил Иосифович Черкасский

что ее бьет дрожь… «Вероятно, мы потом научимся справляться». – «Очень может быть». – «Я бы хотела заплакать, но у меня внутри только пустота, от которой мутит… Мне теперь кажется, будто мы в доме мертвого». – «Я жалею, что не сказал тебе, как только мы встретились». – «Да нет, все равно, – сказала она. – Ты всегда был такой, все откладывал. Я не жалею. – «Я так нестерпимо хотел тебя, что поступил, как эгоист и дурак». – «Это не эгоизм. Мы всегда любили друг друга… Иди ко мне – или, может быть, это нехорошо сейчас?» – «Том бы не осудил нас за это». – «Я тоже так думаю».

      Тем более мы не имеем права осуждать. Будем благодарны за откровенность. «Мирно в гробе, мертвый, спи, жизнью пользуйся, живущий».

      «Ты отрешился от них, и они исчезли. Сказал он. И добавил: «Да и вообще нельзя было так любить этих мальчиков».

      Два словечка хотелось бы здесь подчеркнуть. Одной чертой – этих и десятью – Т А К.

      Он действительно любил их. В те первые дни как хорошо сказал он о горе: «Говорят, будто излечивает его и время. Но если излечение приносит тебе нечто иное, чем твоя смерть, тогда горе твое скорее всего не настоящее». Красиво говорить не запретишь. Но тогда спросим его по-житейски: отчего же не жил ты вместе со своими детьми? В одном городе. В одной стране. В одном полушарии. Чтобы видеть, растить, а не только «платить алименты» – как доходчиво объясняют нам переводчики. Отвечаем: все это слишком мелко для такой творческой натуры, как Томас Хадсон. Да и к чему это? Скоро «… дети приедут хотя бы на пять недель. Пять недель – не так уж мало, если можно провести их с теми, кого любишь и с кем хотел бы всегда быть вместе». Красиво? Вполне. Честно? Абсолютно. Все дело в том, что детей он любил Т А К. А себя просто так. И свой дом. И свой остров. И свой покой. «У Томаса Хадсона, когда бы он ни завидел дом издали, становилось хорошо на душе». Поэтому он так легко «справился» и «отрешился» от них.

      Это Хадсон. А сам автор? «В былые времена… – сообщает Грибанов, – когда родился его первенец Бэмби, Эрнест был самым заботливым отцом, теперь же новый ребенок раздражал его своим криком. При первой возможности Хемингуэй сбежал из дома родителей Полины». И отправился охотиться с приятелем. Это действительно ужасно, когда кричит грудной ребенок. В коммунальной комнате, даже в отдельной квартире это еще можно стерпеть, но в просторном доме богатого тестя – ни за что.

      Он был трогательным отцом и вместе с первой своей женой Хэдли частенько оставлял Бэмби, чтобы посидеть в кафе. Но оставлял не одного – в обществе «кота по кличке Ф. Кис». И это мудро: сильнее кошки зверя нет. Поэтому с Бэмби ничего и не приключилось.

      В конце своей жизни он не печатал многие рукописи – складывал в банковский сейф, дабы «обеспечить своих близких». Ну, дети второй жены, богатой Полины, видимо, были не худо обеспечены по материнской линии, а что сталось с Бэмби – Джоном Хэдли? Наши биографы об этом умалчивают. Но просочилось другое: все свое состояние