Портреты. Михаил Иосифович Черкасский

вы относитесь к Хемингуэю? – Хемингуэй – один из моих кумиров. Толстой не может не любить этого мужественного писателя.

      – Турист.., – слышится непреклонный ответ. – Выпивка, бабы и пейзаж.

      Когда вышла «Фиеста», Хемингуэй получил от матери письмо. «Она сообщала, – пишет Грибанов, – что рада тому, что книга так хорошо продается, но ей представляется «сомнительной честью» создать «самую грязную книгу года». Неужто ее сына не интересуют такие качества, как верность, благородство, честь? Он ведь должен знать и другие слова, кроме слов «проклятый» и «шлюха».

      Нельзя не согласиться с биографами, что молодому Хемингуэю, побывавшему в Европе, на фронте, было душно и тесно под мещанским родительским кровом. Он вырос из штанишек патриархальной морали. Но в чем-то глубинном ортодоксальная христианка была права. Что-то она очень верно угадала уже тогда.

      Узость взглядов матери Хемингуэя объясняют воспитанием, средой. О том же, каким социальным силам принадлежал сам писатель, все, кроме Кашкина, умалчивают. Между тем, этот человек, практически порвавший со своей страной, с людьми, среди которых вырос, несет на себе явственную печать буржуазности. Нет, он не был рантье, как Хадсон, и Кашкин совершенно прав, когда говорит, что уже в молодости время и личное устремление воспитало «в нем простоту, истый демократизм, чуждый и расовых и классовых предрассудков, навсегда укоренило в нем обостренное чувство природы и отвращение к обывательскому укладу».

      Но тот же Кашкин отмечает: «Конечно, хорошо, что за условной „честной игрой“ – в случае Хемингуэя – чувствуется эта простая человеческая честность, которая не позволит пойти на лицемерие, подлость, предательство, – однако свое вредное, ослепляющее влияние „честная игра“ все же оказала и на творчество Хемингуэя».

      Байрон лорд. Ларошфуко князь. Пушкин дворянин. Толстой граф. Гете сановник. Щедрин вице-губернатор. Но почему же мы не ощущаем этого? Да потому, что то, как жили они в покоях, обслуживались челядью, ездили в каретах, плясали на балах, ели на серебре – ушло вместе с ними, с их временем. А нам осталось то лучшее, общечеловеческое, что было в их душах, в их книгах. И все, что мы ныне узнали о Хемингуэе, все, что так круто спустило его из-под облаков на землю, тоже не имело бы никакого значения, если бы у него были идеалы, великий дух, страсть, настоящая ненависть, подлинная любовь. Но идеалы были подменены дОлгами. То одним, то другим, то сотым. Почти как в шутливом напутствии Пушкина: «Душа моя, Павел, держись моих правил: люби то-то, то-то, не делай того-то. Ну, в общем, все ясно, прощай, мой прекрасный!» И когда человек то на уровне прыщика, то на горных вершинах жизни и смерти поочередно и бесконечно решает мнимо значительные задачки, это, если хотите, уже игра.

      Выковырив из убитых фашистскими подводниками островитян несколько пуль, Томас Хадсон немедленно определяет свою жизненную задачу: отныне и до скончания века он будет только преследовать немцев. Такое можно