Портреты. Михаил Иосифович Черкасский

себе жилье получше и купите что-нибудь поесть на эти деньги».

      Томас Хадсон откровенно потешается над благодетельницей. Что ж, праведное благородство ее стоит ровно столько, сколько она дает – 20 долларов. Но она, стерва, все-таки не могла на это спокойно смотреть. А он, много лет проезжая на своей машине мимо нищих стариков, ни разу не поймал себя на мысли, на порыве хоть чем-то помочь им. Почему? Да потому что он философ: все равно ничего не исправишь. Потому что у него есть агент по продаже произведений, и расходятся они хорошо. Потому что у него есть наследственные угодья, а в них нефть. И он может отчетливо видеть, что они «шелудивы», в рубищах, что кофе варят в жестяной банке, но жестяной вкус нищеты неведом ему и чувствует он его лишь тогда, когда вино долго было в жестяной посудине.

      И нам предлагают это как человечность. Будто со школьной скамьи не уносим мы этих слов: «Я взглянул окрест себя, душа моя страданиями человечества уязвлена стала». Будто не было легенды о Прометее, братьев Гракхов, Кампанеллы и еще тысяч, миллионов известных и безымянных. Будто не выделил как самое важное сам поэт: «И долго буду тем любезен я народу, что чувства добрые я лирой пробуждал. Что в мой жестокий век восславил я свободу и милость к падшим призывал».

      Заканчивая книгу о Бетховене, Эдуард Эррио говорит: «Страждущие души, благородные души, возьмите в спутники этого человека». Но кого может взять человек, потерявший детей – Томаса Хадсона? Покинутая женщина – проститутку Алису? Отец семейства – Гарри Моргана? Одинокий – Старика, в которого автор в который уж раз пересадил свою знакомую нам хорошо заспиртованную душу?

      Нет, не ведал он настоящей любви к сущему – ни к детям, ни к женщинам, ни к животным. И в этом ПЕРВАЯ ГЛАВНАЯ СЛАБОСТЬ Хемингуэя.

      Долг как он есть

      Человек нерелигиозный, Хемингуэй нес в себе главное от христианства – смирение. И в этом он был, возможно, религиознее, чем, скажем, такой правоверный католик, как Мориак. Но смирение у него особого рода, так сказать, вполне материалистическое: не потому смирялся гордый человек, что таков закон божий, что бог дал, бог и взял, но во имя собственного покоя склонял он выю. «И о Томе тоже думать не нужно. Это он запретил себе, как только узнал. О двух других тоже ни к чему было думать. Их он тоже потерял, и теперь думать о них ни к чему. Все это он обменял на новую лошадь и должен твердо сидеть в седле. Вот и лежи тут и радуйся, что ты такой чистый после дождя и мыла, и постарайся вовсе не думать ни о чем».

      Забыть – значит, отдать. Забвению, своему благоденствию. Отступиться. Он, который так много рассуждал о верности; он, который говорил, «что на свете есть худшие вещи, чем война. Трусость – хуже, предательство – хуже и эгоизм – хуже», – заставляет Томаса Хадсона мгновенно!.. без сожалений!.. бесповоротно!.. отдать самое дорогое. Каким словом назвать это? Предательство? Боже упаси! Это –