Дело Артамоновых. Максим Горький

Наталья громко заплакала, – свекор топнул на нее, закричал:

      – Цыц! Вон!

      Алексей хватал голову руками, точно оторвать ее хотел, и стонал.

      Потом, раскинув руки, свалился на бок, замер, открыв окровавленный, хрипящий рот; на столе у постели мигала свеча, по обезображенному телу ползали тени, казалось, что Алексей все более чернеет, пухнет. В ногах у него молча и подавленно стояли братья, отец шагал по комнате и спрашивал кого-то:

      – Неужто – не выживет, а?

      Но через восемь суток Алексей встал, влажно покашливая, харкая кровью; он начал часто ходить в баню, парился, пил водку с перцем; в глазах его загорелся темный, угрюмый огонь, это сделало их еще более красивыми. Он не хотел сказать, кто избил его, но Ерданская узнала, что бил Степан Барский, двое пожарных и мордвин, дворник Воропонова. Когда Артамонов спросил Алексея: так ли это? – тот ответил:

      – Не знаю.

      – Врешь!

      – Не видел; они мне сзади кафтан, что ли, на голову накинули.

      – Скрываешь ты что-то, – догадывался Артамонов, Алексей взглянул в лицо его нехорошо пылающими глазами и сказал:

      – Я – выздоровею.

      – Ешь больше! – посоветовал Артамонов и проворчал в бороду себе: – За такое дело – красного петуха пустить бы, поджарить им лапы-то…

      Он стал еще более внимателен, грубо ласков с Алексеем и работал напоказ, не скрывая своей цели: воодушевить детей страстью к труду.

      – Все делайте, ничем не брезгуйте! – поучал он и делал много такого, чего мог бы не делать, всюду обнаруживая звериную, зоркую ловкость, – она позволяла ему точно определять, где сопротивление силе упрямее и как легче преодолеть его.

      Беременность снохи неестественно затянулась, а когда Наталья, промучившись двое суток, на третьи родила девочку, он огорченно сказал:

      – Ну, это что…

      – Благодари Бога за милость, – строго посоветовала Ульяна, – сегодня день Елены Льняницы.

      – Ой ли?

      Он схватил святцы, взглянул и по-детски обрадовался:

      – Веди к дочери!

      Положив на грудь снохи серьги с рубинами и пять червонцев, он кричал:

      – Получи! Хоть и не парня родила, а – хорошо!

      И спрашивал Петра:

      – Ну что, рыба-сом, рад? Я, когда ты родился, рад был!

      Петр пугливо смотрел в бескровное, измученное, почти незнакомое лицо жены; ее усталые глаза провалились в черные ямы и смотрели оттуда на людей и вещи, как бы вспоминая давно забытое; медленными движениями языка она облизывала искусанные губы.

      – Что она молчит? – спросил он тещу.

      – Накричалась, – объяснила Ульяна, выталкивая его из комнаты.

      Двое суток, день и ночь слушал он вопли жены и сначала жалел ее, боялся, что она умрет, а потом, оглушенный ее криками, отупев от суеты в доме, устал и бояться и жалеть. Он старался только уйти куда-нибудь подальше, куда не достигал бы вой жены, но спрятаться от этого не удавалось, визг звучал где-то внутри головы его, возбуждая необыкновенные мысли. И всюду, куда бы он ни шел,