Дело Артамоновых. Максим Горький

Петр тяжелее его, в Петре есть что-то мутное; еще не понимает он, как много может сделать смелый человек.

      По лицу Артамонова проходит тень, он, усмехаясь, смотрит из-под густых бровей на горожан, это – дешевый народ, жадность к делу у них робкая, а настоящего задора – нет.

      Ночами, когда город мертво спит, Артамонов вором крадется по берегу реки, по задворкам, в сад вдовы Баймаковой. В теплом воздухе гудят комары, и как будто это они разносят над землей вкусный запах огурцов, яблок, укропа. Луна катится среди серых облаков, реку гладят тени. Перешагнув через плетень в сад, Артамонов тихонько проходит во двор, вот он в темном амбаре, из угла его встречает опасливый шепот:

      – Незаметно прошел?

      Сбрасывая одежду, он сердито ворчит:

      – Досада это мне, – прятаться! Мальчишка я, что ли?

      – А не заводи полюбовницу.

      – Рад бы – не завел, да Господь навел.

      – Ой, что ты говоришь, еретик! Мы с тобой против Бога идем…

      – Ну ладно! Это – после. Эх, Ульяна, люди тут у вас…

      – А ты – полно, не скучай, – шепчет женщина и долго, с яростной жадностью, утешает его ласками, а отдохнув, подробно рассказывает о людях: кого надо бояться, кто умен, кто бесчестен, у кого лишние деньги есть.

      – Помялов с Воропоновым, зная, что тебе дров много нужно, хотят леса кругом скупить, прижать тебя.

      – Опоздали, князь леса мне запродал.

      Вокруг них, над ними непроницаемо черная тьма, они даже глаз друг друга не видят и говорят беззвучным шепотом. Пахнет сеном, березовыми вениками, из погреба поднимается сыроватый, приятный холодок. Тяжелая, точно из свинца литая, тишина облила городишко; иногда пробежит крыса, попищат мышата, да ежечасно на колокольне у Николы подбитый колокол бросает в тьму унылые, болезненно дрожащие звуки.

      – Экая ты дородная! – восхищается Артамонов, поглаживая горячее и пышное тело женщины. – Экая мощная! Что ж ты родила мало?

      – Кроме Натальи – двое было, слабенькие, померли.

      – Значит – муж был плох…

      – Не поверишь, – шепчет она, – я ведь до тебя и не знала, какова есть любовь. Бабы, подруги, бывало, рассказывают, а я – не верю, думаю: врут со стыда! Ведь, кроме стыда, я и не знала ничего от мужа-то, как на плаху ложилась на постель. Молюсь Богу: заснул бы, не трогал бы! Хороший был человек, тихий, умный, а таланта на любовь Бог ему не дал…

      Ее рассказ и возбуждает и удивляет Артамонова, крепко поглаживая пышные груди ее, он ворчит:

      – Вот как бывает, а я и не знал, думал: всякий мужик бабе сладок.

      Он чувствует себя сильнее и умнее рядом с этой женщиной, днем – всегда ровной, спокойной, разумной хозяйкой, которую город уважает за ум ее и грамотность. Однажды, растроганный ее девичьими ласками, он сказал:

      – Я понимаю, на что ты пошла. Зря мы детей женили, надо было мне с тобой обвенчаться…

      – Дети у тебя – хорошие, они и узнают про нас, – не беда, а вот если город узнает…

      Она вздрогнула всем телом.

      – Ну, ничего, – шепнул Илья.

      Как-то