Кубок орла. Константин Шильдкрет

и ну, коли в Смоленск отправились к государю.

      – Ну что ж, государь сразу все разберет, – вздохнул гетман и, как бы желая покончить с неприятным разговором, деловито прибавил – А нам, князь, не до того. Нам и на работу пора.

      Он до позднего вечера осматривал с Дмитрием Михайловичем возводимые в окрестностях Киева укрепления. От зоркого гетманского взгляда ничего не ускользало. Он все замечал, придирался к каждой мелочи, распекал лентяев, просматривал отчеты инженеров. Голицын был в восторге от его ума и находчивости.

      – Откуда сие в тебе? Словно бы всю жизнь только и строил.

      – Служба у меня такая. Гетман должен быть и швец, и жнец, и в дуду игрец.

      – И то, – вздохнул князь. – Так и государь наш мыслит.

      Сказывались ли годы или уже дело было такое хлопотливое, а только к вечеру устал гетман. И то сказать: легко ли день-деньской носить личину спокойствия, когда в сердце неустанно скребется злое сомнение?

      Вернувшись домой, Иван Степанович до самой ночи просидел в глубокой думе. Несколько раз к нему входил сотник Орлик, пытался даже заговорить, но Иван Степанович продолжал отмалчиваться. Оживился он, лишь когда пришел племянник его, Войнаровский.

      – Вы чего? Или шкода какая?

      – Шкода! – зло крякнул гетман. – Скаженный Кочубей к Смоленску пошел, до государя…

      – Какая ж тут шкода?

      Иван Степанович с нескрываемым презрением посмотрел на племянника:

      – И когда ты поумнеешь немного? Как ты не можешь понять, что если Кочубей все самолично перескажет царю, то Петр ему и поверить может. Да. Смекаешь?

      – Теперь смекаю.

      – А так, то вот тебе работа: голову разбей, а не допусти Кочубея до государя. Никак не допусти.

      – Трудновато…

      – Если голове трудновато, на конях смекалку вези. Ну, ступай. Но чтоб было, как я говорю. Ступай.

      Утром Мазепу вызвали к Дмитрию Михайловичу.

      У подъезда гетмана встретили наказной атаман Чечел и генеральный есаул Фридрих Кенигсек. Сухо ответив на их поклон и стараясь держаться как можно увереннее, гетман направился в княжеские покои.

      – Швед наступает, – встретил его хозяин свежей новостью. – По всему видно, идет на Украину. – И виновато обернулся к развалившемуся в кресле человеку: – Прошу прощения, за беспокойством и поздороваться не дал. Канцлер Головкин, – представил он гостя. – Он и весть сию недобрую привез нам.

      Приветливо кивнув головой, Головкин нараспев пробасил:

      – Да-с, наступают.

      С плеч Мазепы свалилась огромная тяжесть. Страхи его оказались напрасными. Голицын пригласил не на горе, а на военный совет.

      Наступило длительное молчание. И гетман, и атаман, и есаул так жалко сгорбились, словно их жестоко и незаслуженно наказали. «Кат их ведает, лицедействуют они или воистину нашей тугою кручинятся», – подумал канцлер и взял Ивана Степановича за руку:

      – А вы что же воды в рот набрали?

      – Я погожу, – скромно ответил Мазепа. – Не всем же зараз.

      Только