.

не узнал? – с лаской проговорил Сменцев, подходя.

      – Да неужто же ты, Роман Иваныч? Откудова, скажи на милость? Ну, здравствуй, здравствуй. Вот негаданно обрадовал-то!

      Поцеловались. Старик, действительно, рад был. Глядел, улыбаясь, гостю в лицо. Потом вдруг, точно вспомнил что-то, оглянулся пугливо на дверь, закрыта ли, и зашептал:

      – Тебя видел кто? Кто пропускал?

      – Спиридон видел. Да что ты, Власушка? Ведь у тебя и дом-то пустой. А люди разве не знают, что мы знакомы, приятели? И не такой я страшный или зазорный человек, чтоб тебе от всех сплошь меня хоронить.

      – Да я так, спросонков… Сам не любишь на людях. Постой, ты скажи, может случилось что?

      – Спросонков, Власушка, вижу… Или уж к старости пуганой вороной становишься. Ничего не случилось. Угомонись.

      Старик вздохнул, потом тихонько засмеялся.

      – И рад-то тебе всякий раз, а что правда, то правда: трусу праздную. Дел твоих не знаю, одно знаю: худых не будешь делать и кашу большую заварить можешь. Ты ведь не простой, ты у нас Иван-царевич, – Роман-царевич. А только стар я в новое чего впутываться, мне бы что есть дохранить. Пусть любовь моя, помощь да благословение пребудут в тайности.

      – Эх ты, Власушка, старец Божий! – весело усмехнулся Роман Иванович. – Я ли твои тайности не уважал. В дом к тебе в гости не хожу, в газете твоей не пишу… Хотя отчего бы? – прищурился он, поддразнивая. – Я ведь мастер… Ежели на цензуру не глядеть, остро можно… Под псевдонимом, а?

      Влас Флорентьич замахал руками в ужасе.

      – Чего ты, чего ты! Под каким псевдонимом тебя скроешь? Да после не расхлебать, коли что. Голубчик, ты и не мни. Такие времена теперь… А я ли тебя не люблю? Флорешку тебе моего отдал, сам благословил, он человек молодой, пусть ищет, где глубже, ты на худое не поведешь. А я уж свое отжил, меня не пугай, ради Христа самого.

      – Да пошутил я, папенька. На что мне твоя газета? А за любовь и за Флорентия спасибо.

      – Как он у тебя? – с интересом спросил старик. – Пригождается? Ученый парень, только все мнилось мне – с какой-то он с придурью.

      – С придурью! Коли чего папенька в сынке не понимает, то и придурь? Нет, он славный мальчик, тонкий, я им доволен.

      Влас Флорентьич опять вздохнул.

      – Тонкий. Вот где тонко, там и рвется. Да уж будь, что будет. Пущай его. Вам с ним виднее.

      Помолчали. В комнате с прикрытыми занавесями окнами сильно темнело.

      – Угостить бы тебя чем, Роман? – встрепенулся старик. – Вина может, ликеров… Я велю Василию, в минуту.

      – Нет, не надо, поздно, – отозвался Сменцев. – А вот что: денег ты дай.

      – Будет ли у меня? Поглядеть надо. Ведь много, чай, опять возьмешь?

      – Не очень. Чека не станешь давать?

      – Нет, нет, что чек. Лучше я тебе наличными, из рук в руки. Меж четырех глаз. Коли не хватит – скажи, когда опять придешь? приготовлю.

      – Ладно. Пока дай тысячи две.

      – Две? Ну, это найдется. Вчера тут лежало…

      Влас Флорентьич достал откуда-то ключи и