Роман-царевич. Зинаида Гиппиус

вон какую штуку выкинула. Пустая девчонка. Жаль: усердная и с огоньком.

      Приехав из Луги, от Варсиса, Роман Иванович отправился домой.

      Только два дела еще предстоит: предупредить Любовь Антоновну насчет приезда Варсиса, а затем побывать у милого друга, Власа Флорентьевича.

      Ну, а после – Сменцев хорошенько отдохнет, дома, в полном одиночестве. Торопиться некуда. Раньше недели-двух он к Хованским не вернется, и Габриэль оттуда не выпустит.

      На другой день, часов около двенадцати, Роман Иванович отправился за Невскую заставу. Пока добрался…

      Во дворе, чистенько огороженном, солнечно и уютно. Береза кудрявая, куры бродят.

      Любовь Антоновна увидала его в окно.

      – Здравствуйте. А я вчера только вернулась.

      Высокая, угловатая девушка в белой кофточке, синей юбке. Молодая, но немного старообразная. Бледное лицо, серьезное и приятное. Волосы гладко зачесаны за уши, губы сжаты.

      – Габриэль куда-то пропала. Оставила мне сумасшедшую записку, ничего не пойму, – сказала Любовь Антоновна Сменцеву, когда они уже сидели в светленькой комнате ее за чайным столом.

      Сменцев в коротких словах рассказал о Габриэли.

      Любовь Антоновна молча пожала плечами. Она вообще была не говорлива и не тороплива.

      Молча слушала она Романа Ивановича и дальше, когда он говорил о Варсисе. Внимательно глядела серыми, немного выпуклыми глазами.

      В конце концов решили, что Любовь Антоновна теперь только примет листки и сама немного приглядится к Варсису. О листках позаботится. Экземпляров триста можно будет изготовить, а то и побольше. Осенью, может быть, о. Варсис и лично понадобится. Даже наверно.

      – Смотрите, Любовь Антоновна, только бы не преждевременно.

      – Нет, я рассчитаю. За кого только я лично смогу поручиться, тех и допущу, – ответила она своим ровно-неторопливым голосом.

      Разговор не затянулся. Кончили хорошо и быстро. Теперь домой, переодеться – и к Власушке. Застанешь ли еще его? На даче, пожалуй, торчит.

      В прекрасно сшитом пальто, в дорогой, мягкой шляпе и высоких воротничках – Романа Ивановича не узнать. Он кажется старше, но и красивее. И еще кажется, что он в этих воротничках и родился, что только они, а отнюдь не синяя рубаха какая-нибудь, – его настоящее одеяние. Как удивилась бы Литта. Ей, не видавшей его иначе, как в синей косоворотке, часто думалось, что никакая другая одежда к нему не шла бы; недаром все эти Петеньки да Федоры-кузнецы ему как свои.

      В Ковенском переулке – низенький дом-особняк. Красивый, темный, уютный, – такие в Москве бывают, а в Петербурге редки.

      – Спиридон, как живешь? – окликнул Роман Иванович представительного старика, входя в громадную, чуть ли не двусветную швейцарскую.

      Тот встрепенулся.

      – Слава Богу, Роман Иванович. С приездом честь имею.

      – Что Влас Флорентьич?

      – Никак отдыхают. Откушали недавно.

      – Вот отлично. Здесь, значит?

      – Вчерашний день из Петергофа. До завтрева, кажись.

      Роман