Роман-царевич. Зинаида Гиппиус

пожилая баба с девчонкой. Спешливо месила пыль босыми ногами, сапоги, громадные, тащила в руках. Подоткнула подол «хорошего» платья.

      – Ты с праздника, Авдотья? – спросил ее Роман Иванович, когда она ему низко, «в особину», поклонилась. – С гостинцами?

      Баба тотчас же радостно рассыпалась подробными, малопонятными для всех, кроме Сменцева, рассказами, торопливо стала развертывать смятый платок.

      – Пирожка несу. Пирожка не отведаете ли? Пирог-то хороший, с ягодами.

      Звягинцев и барышни не знали, как будет тактичнее: отказаться или взять у бабы кусок белой, толстой непропеченной булки, из которой, в разломе, торчали две бледные изюмины.

      – Спасибо, Авдотьюшка, мы сыты, спасибо, – сказал Сменцев. – Неси гостинцы-то, дома, чай, рты найдутся. Да поторапливайся до ночи, путь не близкий.

      Баба весело завернула опять свой пирог, распрощалась, накланявшись, и ушла.

      – Боже мой! – взвизгнула вдруг Габриэль. – Боже мой! Мертвый!

      В сухой канаве около дороги, под кустарником, лежал вверх пузом матерый мужик. Борода с проседью, а лицо багровое, в фиолетовый цвет даже ударяло.

      Над мертвецом наклонились.

      – Он дышит, – сказал Звягинцев. – Я боюсь, что это просто пьяный.

      Сменцев нетерпеливо засмеялся.

      – Да и бояться нечего, напился и спит, ведь ясно же. Оставьте его. Не беспокойте.

      Пошли. Габриэль вздыхала.

      – Какой ужас! А я думала – убитый…

      Куча девок в ярких кофтах, сшитых чуть не «по-модному», показалась на краю дороги. Девки по временам однообразно визжали какую-то песню, замолкая враз. Три парня шли за ними, шли не очень твердо, и тоже тянули свое. Один подыгрывал на гармонике.

      Остановились. Девки расселись на пригорке, за канавой.

      – Что это они поют? – заинтересовался Звягинцев. – Подойдем – перестанут, жаль.

      Но веселые поселяне, видимо, не смущались. Частили себе свое и, кажется, одно и то же. Вот и слова уж можно разобрать:

      Ты, сударушка, ништо,

      Меня били ни за што,

      Меня били не гораз,

      В леву щеку восемь раз…

      – Ах ты, Господи, – простонала Габриэль, – ах, что они поют, что поют!..

      А песня весело продолжалась:

      Меня били, колотили

      В три кнута, четыре гири…

      И еще веселее подстегивала ее скрипучая икота гармоники.

      – Роману Ивановичу наше с кисточкой! – заорал один из парней, когда компания господ, невольно ускоряя шаги, проходила мимо. – А мы, значит, гуляем. По-хорошему нынче гуляем, не то чтобы что. По всей деликатности.

      Проходил я верхом, низом,

      У милашки дом с карнизом…

      Другой парень, с гармоникой, подхватил и, кажется, некстати:

      Я под лесенкой лежал,

      Кверху ножичек держал…

      Господа уже отошли, а все за ними неслась, прискакивая на тот же лад, гармоника и слова последней песни:

      Я, мальчишечка, башка,

      Не хожу без камушка,

      Меня в Сибири дожидают,

      Шьют