Чертова кукла. Зинаида Гиппиус

себе, каким хочешь. У меня сердце нежное… нет, глаза у меня нежные. Когда смотрю – жалко.

      Они были теперь одни в трактире. Михаил заторопился.

      – Прощай, – буркнул он. – Так я приду шестого. А не то через Кнорра дам знать, когда.

      Слов Юрия он как будто и не слышал. Сидел задеревенелый.

      Юрий сам, выйдя минуты через две из трактира, уже смеялся и удивлялся.

      «С чего это я ему? Да ну его совсем! Какое мне дело?»

      Пошел пешком на Преображенскую и уже на Невском совершенно забыл неожиданную встречу.

      Глава шестая

      Разнообразие любвей

      Белые до голубизны электрические пузыри меж черных сучьев, едва опушенных, то надувались светом, словно пухли, то ежились с шипом. Где-то уж слишком вверху честно желтеет бесполезная луна.

      Злая ночь мая, петербургская, дышала ледком. Небо светло-серое, как оберточная бумага, с висящим ненужным месяцем, было глупо.

      Внизу, напротив сцены, сидел за столиком безбородый мальчишка в цилиндре.

      – Двоекуров! – крикнул он вдруг. – Послушайте! Двоекуров!

      Тот, высокий и тонкий, в студенческом мундире без пальто, остановился равнодушно.

      Оркестр молчал. Слышен был песочный скрип под подошвами вялой толпы. Щелкнула где-то пробка.

      – Это вы, Стасик? – сказал Юруля. – Здравствуйте.

      Мальчик в цилиндре поспешно поднялся.

      – Послушайте, Двоекуров. Послушайте, сядьте со мной. Ведь вам все равно. Вот у меня шампанское… Мы с вами мало знакомы, но что ж такое. Ведь вы один?

      Двоекуров сел.

      – Пока один. Что это вы нервничаете? – прибавил он участливо.

      – Скажите правду, раз навсегда: вы меня очень презираете?

      Юруля поднял на него свои карие, с золотыми искрами глаза, сдвинул со лба фуражку и улыбнулся.

      – Вы, должно быть, проигрались, Стасик?

      Стасик залепетал:

      – Ну да… Откуда вы знаете? Но это все равно. Я один, растерян. Чувствую, вся жизнь моя как-то гибнет. Все меня презирают, я знаю… И я сам себя презираю. Я низко пал…

      – Да будет вам, – равнодушно проговорил Юруля. – Не думаю я вас презирать.

      – Ах, Бог мой, точно я не понимаю… Но увидел вас… Вы такой странный. Не видишь – не помнишь, а видишь – почему-то любишь. Вы такой красивый. Не сердитесь.

      – Я никогда не сержусь, Стасик. Но вы не кокетничайте со мной. Ваш номер у меня, вы знаете, не в ходу. А денег я вам не дам.

      – Да разве я… – начал Стасик.

      – Нет, не дам.

      – Если б вы могли… Немного… До четверга.

      – Могу, но не дам. Не вижу, какое мне удовольствие дать вам денег?

      Стасик растерялся. Он совсем не затем позвал Двоекурова, чтобы просить денег. Совсем за другим. Позвал, но зачем – он не помнил, и как уверить, что не хотел просить денег, – не знал.

      Беспомощно обиделся, вскипел.

      – Вы, пожалуйста, не оскорбляйте меня, Двоекуров. Я никому не позволю… Я еще не потерял понятия о чести…

      – Ох! – шутливо вздохнул Юруля. –