Тысяча осеней Якоба де Зута. Дэвид Митчелл

мы должны уходить.

      – Да-да, не буду вас задерживать. Я только хотел вернуть вот это… – Он достает из кармана веер. – Барышня Аибагава сегодня в больнице забыла.

      В ее глазах мелькает испуг: «Что вы делаете?»

      Храбрость Якоба испаряется.

      – Вы забыли веер в больнице у доктора Маринуса.

      Подходит инспектор и, мрачно глядя исподлобья, что-то говорит Мурамото.

      Мурамото переводит:

      – Инспектор желает знать, что есть это, господин Домбужецу.

      – Скажите ему… – Все это – ужасная ошибка. – Барышня Аибагава забыла веер.

      Инспектор, недовольно рявкнув, протягивает руку за веером, точно учитель – за ученической тетрадкой.

      – Он говорить: «Показать пожалуста», господин Домбужецу, – объясняет Икэмацу. – Проверить.

      «Если я подчинюсь приказу, – соображает Якоб, – вся Дэдзима и весь Нагасаки узнают, что я нарисовал ее портрет, разрезал на полоски и наклеил на планки веера». Всего лишь дружеский знак уважения, но его могут неправильно истолковать. Даже целый скандал устроить.

      Пальцы инспектора трудятся над тугой застежкой веера.

      Якоб, заранее краснея, молится: хоть бы обошлось.

      Барышня Аибагава что-то тихо говорит инспектору.

      Инспектор смотрит на нее. Угрюмое лицо чуть-чуть смягчается…

      …Насмешливо фыркнув, инспектор отдает ей веер. Она слегка кланяется в ответ.

      Якоб переводит дух, сознавая, что спасся чудом.

* * *

      Блистающая огнями ночь охрипла от шумного веселья – на берегу и на Дэдзиме, чтобы и памяти не осталось об утреннем землетрясении. На главных улицах Нагасаки развешаны бумажные фонарики. Спонтанно сложившиеся компании пьянствуют в доме коменданта Косуги, у ван Клефа, в Гильдии переводчиков и даже в караулке у Сухопутных ворот. Якоб и Огава Удзаэмон встретились на Дозорной башне. Огава привел с собой инспектора, чтобы не обвинили, будто он якшается с чужестранцами, но тот был уже пьян и, добавив еще одну фляжку сакэ, немедленно захрапел. Чуть ниже, на лесенке, сидят Хандзабуро и очередной затюканный переводчик Ауэханда. «Я излечился от герпеса», – хвастался Ауэханд на вечернем сборе.

      Отяжелевшая Луна села на мель на горе Инаса. Якоб радуется прохладному ветерку, и не важно, что ветер несет гарью и cточными водами.

      – Что это за скопление огоньков? – спрашивает Якоб. – Там, на склоне над городом?

      – Там тоже празднуют О-бон… Как назвать? Такое место, где хоронить много покойник.

      – Кладбище? Неужели вы празднуете на кладбищах?

      Якоб представляет себе гавот на домбуржском кладбище и еле сдерживает смех.

      – Кладбище – ворота мертвых, – говорит Огава. – Хорошее место, чтобы призвать души в мир живых. Завтра вечером в море плыть огненные лодочки, провожать души домой.

      На «Шенандоа» дежурный офицер бьет четыре склянки.

      – И вы правда верите, – удивляется Якоб, – что души путешествуют таким образом?

      – Господин де Зут не верить в то, что ему рассказать в детстве?

      «Но моя-то вера – истинная, – с жалостью думает Якоб, –