Проделки куриного бога. Анна Яковлева

алкоголичка? Как себя вести с мужчиной, который угостил тебя вином? Прилично ли замужней женщине пить со случайным знакомым? Все-таки она католичка, что бы по этому поводу ни говорил Митяй…

      – Михалина, это всего лишь бокал вина.

      Матка Боска. Да над ней, непроходимой деревенщиной, уже открыто смеются! Сначала Катька, теперь Борис.

      Пока она лихорадочно искала достойный ответ, попутчик подозвал официантку и сделал заказ.

      Михалине ничего не оставалось, как принять дары данайцев.

      Тамадой Чарнецкий был средней руки, тосты отличались редким однообразием, и они в очередной раз выпили за удачное путешествие. Причем внимание Михалины привлек тот факт, что Чарнецкий все пить не стал, и ей это жутко понравилось. Митька бы махнул все сразу, будь у него хоть стакан.

      – А чем занимается ваш коллега? Почему он такой неприветливый? – чтобы не молчать, спросила Михалина.

      Чарнецкий посмотрел на нее искоса:

      – Платон? Платон у нас любитель старины. Кроме того, у него неприятности в семье, он разводится, – Чарнецкий промокнул рот салфеткой. – А для него это настоящая катастрофа. В отличие от меня, Платон Фархатович очень дорожил семьей. Думает, что разбитая семейная лодка – это разбитая жизнь.

      – Тогда почему он разводится?

      – Жена ему изменила.

      – Он застал ее с другим?

      – Нет. Она сама ему все разболтала, – с плохо маскируемым презрением произнес Чарнецкий. – Сама! Не могла носить в себе эту новость. Сдержанность – не ее удел.

      Михалина не приняла тона своего собеседника.

      – Наверное, ей надоело врать. – Помимо воли, в голосе прозвучала горечь.

      Припав к бокалу, она сделала жадный глоток.

      Борис вдруг придвинулся к спутнице:

      – А теперь скажите, – он тронул ее за локоть, – это все правда – все, что наплела тут о вас Катерина?

      Михася едва не подавилась.

      Повернула к Чарнецкому пылающее лицо, намереваясь поставить наглеца на место, но слова не шли с языка. С каждой секундой она чувствовала себя все глупее.

      Выражение глаз Чарнецкого поймать не удавалось из – за очков, но Михалину ужасно смущали выбритые до синевы скулы, аккуратно постриженные усы и губы, о которых она почему – то знала точно, что они окаянные.

      Пришлось признать, что ее нравственность оказалась на поверку не такой уж незыблемой. А, может, ее, нравственности, вовсе не существовало? Может, это был все тот же эффект Недобитюха, который она принимала за нравственность?

      Неприятно удивленная открытием, Михася впала в задумчивость, и публицист решил ей помочь:

      – Про верную жену, единственный брак и смысл жизни – это правда?

      Поезд нес Михалину в Варшаву, она сидела в вагоне – ресторане, ее попутчиком был публицист – журналист – краевед и просто красавец, в крови бродило рубиновое Мысхако … Назовите хотя бы одного человека, кто бы в таких обстоятельствах сказал о себе правду? Не считая Мюнхгаузена.

      Вот и она…

      Михалине неудержимо захотелось ответить Чарнецкому,