Поле битвы. Владимир Геннадиевич Мишин

Петрович понял и принял: юг – это хорошо, а друг закадычный, которому всё про себя как самому себе – ещё лучше, вздохнул печально, но просьбу «брата-фронтовика» выполнил.

      К тайничку с паспортом надёжным, деньжатами «подъёмными» да вальтером верным Черепан, со слезами простившись с Петровичем и пообещав «навестить вскоре, после возвращения с юга, друга обретённого» (слова подтвердил «залогом» – шмотьём заграничным, оставленным в сторожке), отправился в день отъезда утром ранним. Сначала – рейд лесной к дуплу «азимутному», от него пять шагов на север к берёзке зрелой, под которой зарыта коробка жестяная, от воды, где надо, просмолённая, с запасами заветными. Оттуда – в Дорохово, далее электричка, метро и вокзал Курский. На дела эти три часа плюс час резервный на непредвиденные обстоятельства – всё точно рассчитал беглый полковник.

      Одного не учёл – злой, мстительной памяти малолеток обиженных. Появились они на полянке солнечной за спиной Черепана, деньги, из коробки вынутые, пересчитывавшего, стаей жестокой, немилосердной. Двое побитых, знакомцев старых, а с ними трое подельников взрослых, крепких, залётных, науку лагерную, судя по наколкам кистевым, прошедших, дугой волчьей обложили Черепана. Хотя нет, какие они волки – серые бы сразу кинулись, вцепились, изодрали, деловито и молча следуя инстинкту. Двуногие хищники не кинулись, не вонзили в плоть горячую клинки бандитские – встали полукольцом метрах в трёх от добычи, закурили, залыбились, замолотили языками убогими дремучее, пещерное, жестокое, жертву в дрожь вгоняя, себя заводя да удовольствие от расправы близкой, зверской, кровавой растягивая.

      «Чёрт, везёт же мне! Так бы до Ирана!» – мгновенно оценив ошибку, урками совершённую, подумал Черепан, червонцы пересчитанные в карман плаща аккуратно опустил, широко, по-доброму, улыбнулся бандюганам, из-за пояса вальтер верный и, минуту назад казалось, уже ненужный, рванул. «А ведь только-только выбросить хотел – сберегла судьба!» – умилился Черепан и, вскинув правую руку («Как в тире!» – мелькнуло приятное, веселящее) – бегло по живым мишеням. Первыми выстрелами положил матёрых, зоны лагерные прошедших. Двое где стояли, там и легли, третий успел крутануться, дёрнуться за близкое дерево, к стволу спиной прижаться, осознать, в какой капкан судьба немилосердная завела, и кинуться зигзагами прочь от места страшного, гибельного. Прыткий, гад, оказался – мишень бегущую Черепан свалил только с пятого выстрела. Малолетки глупые, вместо того чтобы в лес, пока Черепан расправлялся с матёрыми волчарами, врассыпную кинуться, застыли паралитиками – рты разинуты, глазки выпучены. Один, с рукой в гипсе, вздрагивавший всем телом при каждом выстреле, успел обмочиться. Его, упавшего на колени, голоском тонким взмолившегося: «Дяденька, миленький, не убивай, один я у мамки остался!», Черепан, загнав в рукоять вальтера запасной магазин, пристрелил – брезгливо, без сожаления – последним.