Пуговица, или Серебряные часы с ключиком. Альфред Вельм

кем об этом не говори, понял?

      – Не буду, дедушка Комарек. А как же…

      – Ни с кем, ни с одним человеком.

      Мальчик пообещал.

      Дождь все шумел не переставая. Стало так темно, что они теперь четко видели крестообразный оконный переплет.

      – Не надо плакать, – сказал старик. – Это к лучшему, что так оно получилось.

      Потом они снова услышали глухое ржание.

      – Должно быть, из риги это. Но я ведь везде смотрел…

      – Спи! – сказал Комарек. – Завтра нам надо пораньше в путь – война на пятки наступает.

18

      Утром они нашли лошадь. Это оказался пегий мерин с жиденькой рыжей гривой и коротким хвостом. Губа отвисла, изнутри она была синяя. Неказистая лошадь, ничего не скажешь.

      Генрих и дедушка Комарек несколько раз обошли ригу, заглянули и на ток, потом стали дергать снопы, уложенные до самой крыши. В конце концов они и обнаружили место, где снопы стали поддаваться. Разобрали. Вдруг Генрих закричал:

      – Вот она, дедушка Комарек! Вот стоит!

      Мерин просунул голову в соломенное оконце и часто моргал, глядя на свет. Хорошенький у него денник получился – со всех сторон закрыт соломой. В углу стояла деревянная бадья, но мерин, должно быть, давно уже выпил всю воду.

      Неловко ставя ноги, лошадь, пошатываясь, вышла во двор, но вдруг вырвалась и поскакала к бочке с дождевой водой. И долго-долго пила не отрываясь.

      – Ну и ноги у нее!

      – Бельгийская это лошадь, – сказал Комарек.

      Стоило мерину напиться, как он снова стал смирным. Генрих водил его по двору. Старый Комарек будто всю жизнь только и делал, что возился с лошадьми: то обойдет мерина вокруг, то ногу поднимет – проверяет, крепко ли сидят тяжелые подковы.

      – Как вы считаете, дедушка Комарек, она может большую телегу свезти?

      – Целую фуру, груженную доверху, свезет, – отвечал Комарек. – На то она и бельгийской породы.

      Долго они стояли посреди двора и все не могли наговориться – столько всяких возможностей неожиданно открылось перед ними.

      Чемоданы, узлы – всё они теперь уложили в фуру с высокими бортами, а ручные тележки и велосипеды оставили. Проходя мимо, фрау Кирш часто останавливалась, гладила лошадь. Генрих ей объяснял, что это бельгийская лошадь. При этом он думал: «Может, ей сейчас блузку отдать? Нет, слишком много народу вокруг». А мерин, покуда его гладили, шлепал своей отвислой губой и закрывал глаза.

      – Королевич ты мой! – приговаривала фрау Кирш. – Королевич ты мой!

      – Он бы умер от жажды. Это я его освободил! – уверял Генрих.

      Они вынесли из дома несколько старых дорожек и устроили навес над фурой. Но теперь уже осталось совсем мало места, и сена они могли взять с собой лишь немного. Старый Комарек вручил поводья Генриху, позади него устроились, зарывшись в сено, дети фрау Пувалевски.

      Генрих достал губную гармошку и давай дуть и так и эдак, подыскивая мелодию песенки «Кому господь окажет добрую услугу…». В промежутках он покрикивал на мерина: «Эй, пошел, мой Королевич!» – и размахивал ивовым прутиком.

      Впереди шагает старый Комарек. Но вот он останавливается и ждет: уж