Кольцо. Анна Лист

спокойно и веско изрёк пан Леон. – Завтра всем большая праца[37] – рвы копать. Пока лангаста[38] не летает, поползёт, там её жечь будем. Окопы в полный профиль, як на войне. Можешь прямо тэраз, по прохладе, начинать, чем глотку драть попусту. А мы все спать пошли.

      7. Сельва. 1931 г.

      В ясный зимний июльский день Леон Далецкий со всей свитой возвращался на свою чакру[39] триумфатором, восседая наверху повозки.

      У дверей глинобитного домика под камышовой крышей невозмутимо маячил, посасывая бомбижу[40] в тыковке-калебасе[41], знакомый ему гаучо[42] с тёмным лицом в глубоких бороздах, словно вырезанным из коры древнего дерева, в пыльном сомбреро и широченных шароварах-бомбачос.

      – Буэнос диас, амиго![43] – не удержался пан Леон поделиться распиравшей его радостью, спускаясь на землю.

      – Буэнос диас, – охотно откликнулся старик, и они бодро затрещали на кастиже[44], передавая друг другу тыковку с матэ. Антусь выловил только одно уже знакомое «куанто» – «сколько». Ясно, о чём речь – почём скупщики берут нынче «вату» – хлопок; важнее новости в округе нет. Будет хорошая цена – не напрасны окажутся весь пролитый пот, все тревоги, боли и надрыв, будет заслуженный праздник, будут деньги, покупки, жизнь закипит, будут браться кредиты и новые земли.

      Уже подъезжая к своей чакре, увидели, как на безупречно чистом горизонте неба сгустилась тень. Что за туча? Ветра нет. Откуда?

      – Туча, да не та, – вглядывался пан Леон. – То манга летит. Слышал, местные говорили, радио сообщало – две манги будут.

      – Что это?

      – Да знов лангаста, холера её возьми. Саранчи стая. Вишь как, тучей солнце заслоняет. Если сядет – всё, спасу нет, объест до последнего листика, одни шпеньки останутся.

      – А что нам делать?? – напружинились наизготовку младшие Далецкие.

      – Не колыхайся, хлопцы, – усмехнулся пан Леон. – Сейчас что. Урожай собрали, сдали. Самое дрэное[45], когда в ноябре, под конец весны эту лангасту приносит, как в прошлом року было. Вот тогда была крышка – второго сева срок прошёл, и по третьему разу сеять уже поздно. Остаётся молиться матке бозке… Но и сейчас радости мало.

      Манга в этот раз на землю Далецкого не села, ушла дальше, и весь клан Далецких вздохнул с облегчением, радостно бормоча проклятия ей вслед. Даже ненавистная саранча словно почуяла и убоялась их пламенного азарта первой удачи. Четверо младших Далецких, поработав сезон на дядюшку Леона, брали теперь собственные земли.

      – Что, Антусь, не надумал? Своя земля! Ты только представь…

      – То вы, Далецкие, – неуверенно возражал Антусь. – Вас тут много. И вы ж с пенёндзами[46] приехали, навсегда. А мне… вернуться надо. Моя доля там осталась… дома.

      – Ты подумай! – соблазняли возбуждённые Далецкие. – Разве мы не поможем земляку, если что? Ты нам хорошо помог этот год!

      – Так-то так…

37

Праца – работа (польск.).

38

Лангаста – саранча (исп.).

39

Чакра – усадьба, ферма (исп.).

40

Бомбижа – трубочка с ситечком на конце для питья матэ (исп.).

41

Калебас – сосуд для заваривания и питья матэ (исп.).

42

Гаучо – скотоводы Аргентины, Уругвая, части Бразилии; испано-индейский субэтнос.

43

Буэнос диас, амиго – Добрый день, друг (исп.)

44

Кастиже – латиноамериканский диалект испанского языка.

45

Дрэное – плохое (белор.).

46

Пенёндзы – деньги (польск.).