Кольцо. Анна Лист

выходит удачный, спокойный, сказали – штиль. А тут и Амэрика гэта. Почти приехали. Хотя бы качке конец. Там другие заботы будут, – она внимательно вгляделась в Антусево лицо. – Думаешь Далецких держаться?

      Он кивнул.

      – То рацья[30], – тихо сказала Реня. – Они прочно едут, насовсем. Назад им дороги нет, разем всё продали. Они хозяева крепкие, да и дядька их уже там, поможет. Эти не пропадут, всей фамилией.

      Помолчали.

      – Значит, расстаёмся? Стась хочет где-нибудь в городе. Ох, цо то бендже… – добавила она озабоченно и перекрестилась.

      – А ты? Возвращаться не думаешь?

      – Я с ним, Антусь. Боюсь за него. Малый ещё, ветер в голове, танцульки.

      – Стасю лепей всех, – улыбнулся Антусь, – и один, и сестра старшая рядом. Як матка ты ему.

      – Конечно. Я его с младенчества пильную[31]. А теперь, когда ни тату, ни мамуни нашей нет, кто ж его доглядит? Есть-пить забывает. А ты не голодный, Антусь? Теклю Далецкую всё качка мучит, есть не может, мне отдаёт. Не хочешь, пироги какие-то, с Италии? Я припасла.

      – Спасибо, Реня. Ты золото. Ты иди, сама поспи. Я тут посижу ещё, пока тихо и возни вокруг нет.

      Реня перекрестила его и, повернувшись, пошла в дальний угол к брату. Антусь видел, как она встала рядом со Стасем на колени и начала молиться, склонив голову на крепкой шее и шевеля губами. Чисто сама матка бозка, хоть статую с неё делай. Святая девушка…

      6. Аргентина, Чако. 1930 г.

      – Чудно́ всё-таки, – вяло шевелил губами лежащий на кожаных ремешках катреса[32] Тадек, младший из братьев Далецких, обычно шебутной, но теперь умаянный работой, – называется в календаре листопад, ноябрь, а тут такая духовка…

      – Это ещё весна только, – заметил его рассудительный брат Михал. – Что ж летом-то буд… – Михал зашёлся в кашле и остервенело заплевался, размахивая руками. – Ах ты курва, прямо в глотку лезет… Кури, не кури – всё едино, спасу нет…

      Подошёл едва уже видный в темноте сам дородный дядюшка Далецкий – чакареро[33] Леон.

      – Ой, хлопцы, тож как вы удачно поспели – без вас куда как тяжко было бы! Сколько загородей успели поставить, почти вся жесть из гальпона[34] ушла в дело. Со дня на день эта зараза вылупится и полезет, холера, а мы её!.. – пан Леон яростно потряс кулаком. – Авось не уйдёт! Но тэраз что – пустяки. Вот помню, в двадцать третьем року[35] – всё покрыто было! Вшистек![36] День и ночь все скопом, с лопатой даже детки…

      Пана Леона прервал нарастающий вопль – из-под навеса выскочила женская фигура и заметалась вокруг, белея рубахой.

      – Як то можно! – восклицала Текля Далецкая, приплясывая на месте. – Кыш, холера! Каб табе! У-у-у-ух, ух! А-а-а-а! А! А-а-а-а-а! – членораздельные слова иссякли, обернувшись отчаянным воем.

      – Бабы дуже занервованы… – уныло сказал её муж Михал, и тут же вскрикнул: – Куда?!

      Текля, захлёбываясь воем и слезами, перебиралась, изворачиваясь, всё выше и выше, и белое пятно её

30

Рацья – разумно (польск.).

31

Пильновать – присматривать, заботиться (польск.).

32

Катрес – кожаная раскладушка (исп.).

33

Чакареро – фермер (исп.).

34

Гальпон – сарай (исп.).

35

Рок – год (польск.).

36

Вшистек – сплошь, все (польск.).