Всемирная история. Том 4. Книга 2. Переход от Республики к Империи. Филипп-Поль де Сегюр

трибуна и на реальные опасности, которые его предложение представляло для свободы. Чем более популярным казался закон, тем более грозным он представлялся сенату. Его принятие могло всё перевернуть; его отвержение могло разжечь ненависть и возобновить гражданские войны. Цицерон поднял дух встревоженных сенаторов, призвал их к сопротивлению и, не боясь потерять популярность, напал на трибунов даже на народном собрании.

      Его положение было трудным; как человека нового, его могли обвинить в неблагодарности, видя, как он покидает дело плебеев, и сила красноречия в этом случае была недостаточной, чтобы просветить предубеждённые и страстные умы и разоблачить амбицию, тем более опасную, что она двигалась к тирании под маской свободы.

      Никогда Цицерон не проявлял большего мастерства, чем в этой смелой борьбе справедливости против алчности и общественного интереса против частного. Вместо того чтобы казаться возгордившимся консульской тогой, он сначала благодарит народ за достоинство, которым обязан ему, и искусно напоминает, что с ним говорит народный магистрат. Прежде чем прямо напасть на новый аграрный закон, он одобряет те, что ранее предлагали Гракхи, и щедро воздаёт хвалу этим знаменитым и несчастным гражданам, чьи дорогие тени всё ещё жили в сердцах римлян. Одобрив принципы, которыми они руководствовались, требуя справедливого раздела, он решительно выступает против принятия закона Рулла, который под маской народности скрывает создание отвратительной тирании и назначение десяти царей, облечённых произвольной властью. Помпей был тогда любимцем римского народа; Цицерон искусно доказывает, что трибуны, якобы освобождая этого великого человека от общих правил, возвышают его только чтобы унизить, щадят только чтобы погубить, освобождают от отчёта только чтобы продлить его отсутствие и тем самым исключить его из децемвирата.

      Используя оружие иронии, он изображает Рулла, торжественно вступающего в царство Митридата, предшествуемого ликторами, сопровождаемого многочисленной стражей, окружённого всем королевским великолепием, гордо подписывающего в своих письмах титулы народного трибуна, децемвира, верховного магистрата и дающего завоевателю Азии только имя Помпея, сына Гнея. Разве вы не слышите, как он приказывает этому великому человеку явиться на его суд, служить ему эскортом и присутствовать при продаже земель, завоёванных его доблестью? Кто будет отдавать приказы об основании колоний в Италии, Азии, Африке? Это будет царь Рулл. Кто будет судить преторов, квесторов, граждан, союзников? Это будет царь Рулл. Кто будет решать судьбу общественного и частного имущества? Кто будет распределять награды и наказания? Это будет царь Рулл.

      Затем, говоря более серьёзно о чудовищных злоупотреблениях такой власти и рисуя яркими красками ужасающую картину этой новой тирании, он радуется благосклонности, с которой его слушали, и видит в этом счастливое предзнаменование для сохранения свободы.

      Напрасно