Всемирная история. Том 4. Книга 2. Переход от Республики к Империи. Филипп-Поль де Сегюр

дерзости? Что же! Эта стража, охраняющая Палатин, эти солдаты, патрулирующие город, смятение народа, меры предосторожности, принятые для защиты этого храма, где собирается сенат, толпы граждан, окружающих нас, взгляды сенаторов, устремленные на тебя, – ничто не поражает тебя, не пугает, не останавливает! Разве ты не понимаешь, что твои заговоры раскрыты? Неужели ты еще не знаешь, что каждый твой шаг освещен? Что твой заговор, можно сказать, уже скован? Неужели ты думаешь, что здесь есть хоть один сенатор, который не знает, что ты делал прошлой ночью и ночью перед ней? Где собирались твои сообщники, какие зловещие решения вы там принимали? О времена! О нравы! Сенат знает обо всех этих гнусностях, консул видит их, а Катилина все еще дышит! Он дышит! Что я говорю? Он появляется в сенате, садится среди нас, присутствует на наших заседаниях; его дикий взгляд ищет и указывает среди нас своих жертв, а мы, мужественные люди, считаем, что достаточно исполняем свой долг, лишь отводя от себя кинжал этого безумца!

      Давно уже, Катилина, консул должен был отправить тебя на казнь! Давно уже смерть, которую ты готовишь для нас, должна была обрушиться на твою голову!

      Цицерон затем напоминает о многочисленных примерах, которые могли бы оправдать казнь Катилины. Он доказывает ему, что, отправив его на казнь, он скорее боялся бы обвинений в медлительности, чем в жестокости. Но то, что я должен был сделать давно, – добавляет он, – у меня есть причины отложить. Я предам тебя смерти тогда, когда в Риме не останется ни одного гражданина, достаточно порочного, достаточно испорченного, достаточно похожего на тебя, чтобы не аплодировать твоей казни. Пока останется хоть один, кто осмелится защищать тебя, ты будешь жить; но ты будешь жить, как сегодня, окруженный многочисленной стражей, которая пресечет все твои попытки: повсюду я поставлю вокруг тебя бдительные глаза, чтобы наблюдать за тобой, и уши, чтобы слышать тебя.

      Консул раскрывает перед заговорщиком весь план его заговора и показывает, что он знает каждый его шаг, видит все его действия, читает все его мысли.

      Катилина! – восклицает он, – уходи наконец из Рима! Ворота открыты, уходи! Лагерь Манлия ждет своего предводителя! Забирай всех своих сообщников, очисти город от своего присутствия; я не перестану тревожиться, пока стены Рима не будут между тобой и мной. Ты не можешь больше оставаться среди нас: нет, я не потерплю этого! Я не позволю, я никогда не соглашусь на это.

      После того как он ярко описал позорную жизнь Катилины и доказал, что он является объектом страха, ненависти и презрения всех добродетельных граждан, он предполагает, что сам Рим внезапно поднимается и обращается к нему с такими словами:

      В последние годы, Катилина, не было совершено ни одного преступления, в котором ты не был бы виновен или соучастником, ни одного позора, которым ты не запятнал себя. Тебя видели безнаказанно грабящим союзников, опустошающим Африку, убивающим множество граждан. Ты стал достаточно могущественным, чтобы презирать