Танец между временами. Михаил Владимирович Суворов

ООН выгоняла Саддама из Кувейта, французы теряли людей в хаосе предательств. Он швырнул листки в камин, огонь загудел.

      Мать стояла в углу, молча, руки висели вдоль тела. Пока он был в Ираке, она писала письма – "Вернись живым, Луи," – и молилась у окна, но ни одно не дошло, их рвали песчаные бури. Её глаза блестели болью, она смотрела на него, вспоминая те ночи, пальцы дрогнули, будто хотели коснуться его плеча, но замерли. Листки в камине скручивались, огонь трещал, искры летели в лицо Маргарете, едкий дым забивал горло, она кашляла, слёзы текли.

      – Она не предательница, вы не знаете правды! – крикнула она, голос сорвался, кулаки сжались, грудь горела от обиды.

      Отец отвернулся, мать опустила взгляд, а пепел оседал на пол, как снег.

      Ночь опустилась тихо, дождь стучал по крыше, как пальцы по барабану. Маргарета лежала в постели, глаза горели от слёз, но сон пришёл, тяжёлый и тёмный. Ей снился Венсенский лес – голые деревья гнулись под ветром, шорох листвы смешивался с воем, холодный туман стелился по земле. Мата Хари танцевала в центре, платье чёрное, как ночь, вихрилось медленно, как ритуал, её шаги были бесшумны, глаза смотрели в душу.

      – Найди меня, найди правду, – шептал голос, мягкий и глубокий.

      Маргарета протянула руку, но тень растаяла, оставив холод. Она проснулась резко, сердце колотилось, простыня была влажной от пота, пальцы дрожали. Под подушкой лежал листок – "Мата Хари", смятое, но живое. Она сжала его, перечитала имя, шепнула:

      – Я докажу.

      Решимость зажглась в груди, как факел в темноте.

      Глава 3: Из тьмы к свету

      Париж, сентябрь 2000 года. Утро поступления встретило Маргарету мягким солнцем, льющимся сквозь листву платанов, и ветром, пахнущим свежей травой, кофе и жареным луком с уличных лотков. Ей было восемнадцать, и впервые она дышала свободно, грудь расправлялась, как будто кто-то снял с неё тяжёлый рюкзак – не тот, что висел на плече, а тот, что давил с 1994-го, с дней травли и рваного доклада. Колледж искусств и дизайна был не тем миром, где её имя – Маргарета Зелле – звучало как насмешка. У старого здания с облупившейся краской и трещинами на фасаде толпились студенты – рюкзаки топорщились, смех звенел, кто-то жевал багет, роняя крошки на асфальт. Она стояла в очереди, ноги дрожали на пороге, мысли шептали:

      – Я не та девочка, что пряталась в подвале. Здесь я начну заново.

      Внутри запах масляной краски смешивался с пылью старых тетрадей, коридор гудел голосами, шаги звенели по потёртому линолеуму. Первый день начался с лекции Дюбуа – седого, в клетчатом галстуке, он говорил о Моне, о том, как свет играет на воде. Маргарета сидела в середине ряда, тёмные волосы в аккуратном хвосте, серая кофта и джинсы сменили школьную форму. Она рисовала в тетради – старый мост через Сену, кривой набросок углём, линии дрожали, но в них был воздух, движение. Дюбуа прошёл мимо, она прикрыла лист рукой, сердце стукнуло – он не заметил, и она выдохнула. Тишина осталась привычкой детства, но теперь это была не стена, а лёгкая дымка, которую она могла развеять.

      На второй неделе