Танец между временами. Михаил Владимирович Суворов

в стене, шепча: «Я никому не нужна». Тот день у моста через Сену вспыхнул ярче – бабушкин шарф, шерстяной, пахнущий лавандой, лежал в руках, ветер бил в лицо, толкал к краю, шептал: «Прыгни». Слёзы жгли веки, пальцы сжались в кулаки, тело дрожало, как лист на ветру.

      – Эй, ты в порядке? – голос, тёплый и уверенный, пробился сквозь гул, как луч сквозь бурю.

      Маргарета подняла заплаканное лицо, ресницы слиплись от слёз, щёки горели. Перед ней стояла девушка – эффектная блондинка, лет двадцати восьми, с волосами, что сияли, как солнечные нити, рассыпаясь по плечам свободными волнами. Её голубые глаза – глубокие, как небо над Парижем в ясный день, – смотрели с сочувствием, но без жалости, с лёгкой искрой любопытства. Она кивнула индонезийке, та молча уступила место, шаркая ногами, и блондинка села, протянув бумажную салфетку – мягкую, чуть смятую, как прикосновение друга.

      – Я Агата, – сказала она, улыбнувшись так, что морщинки собрались у глаз, как звёздочки. – А ты кто?

      – Маргарета, – прохрипела она, горло саднило, голос дрожал, как струна.

      – Хорошее имя, – Агата подмигнула, её голос был как тёплый чай в холодный день, успокаивающий, живой. – Что случилось, Маргарета? Ты выглядишь, будто Париж рухнул на тебя.

      Слова вырвались сами – рваные, горячие, как кровь из раны. О докладе, о Жане с его ухмылкой, о мадам Леклер, чьи слова резали глубже ножа, об отце, чья холодность стала её тюрьмой, о дне у моста, когда шарф чуть не стал концом. Она говорила, а слёзы текли, пальцы теребили салфетку, разрывая её на клочки, что падали на колени, как снег. Агата слушала, не перебивая, её взгляд был как объятие, как свет в бесконечной ночи. Она была доброй – той редкой добротой, что ищет людей, чтобы вытащить их из тени. Маргарета, землячка, одна в Индии, тронула её – Агата видела в ней себя, потерянную когда-то, и протянула руку.

      – Я потеряла брата, – сказала она тихо, глядя в иллюминатор, где облака плыли, как призраки. – Он был болен, а я не успела помочь. Теперь я не прохожу мимо тех, кто тонет. Ты не одна здесь, слышишь?

      Потом она выпрямилась, голос стал твёрже:

      – Тебя окружали ужасные люди, Маргарета.

      Слова ударили, как гром. Маргарета моргнула – годы вины, что давили на плечи, рухнули в пропасть. «Это был просто доклад», – подумала она, и слёзы стали легче, как дождь после грозы. Агата пожала плечами, её улыбка была мягкой, но острой, как луч солнца:

      – Ты была одна. Теперь – нет. Намасте – привет и прощай старому. Свобода впереди.

      Самолёт снижался, гул стихал, Маргарета вытерла лицо – лёгкость росла в груди, как свет за иллюминатором. Они обменялись номерами на обрывке салфетки, Агата чмокнула её в щёку, оставив тёплый след, пахнущий жасмином:

      – Звони, если закроешь что-то в сундук, Маргарета.

      Она улыбнулась – впервые за годы без стыда, без тени. Прошлое горело внизу, а впереди ждала Индия. В рюкзаке лежали письма бабушки – старые, потёртые, с её почерком: «Танцуй, девочка, ты моя звезда». Маргарета сжала их в руке и шепнула:

      – Я попробую.

      Дели,