Условия человеческого существования. Вячеслав Юрьевич Сухнев

горницу вошел Григорий Петрович, держа под локоток мелкого мужичка.

      – Клавдя! Давай посуду. А ты, Любанька, табуретку из своей комнаты тащи. Гость у нас!

      – Григорий Петрович, – вздохнул гость и осторожно вытер платочком жидкие усишки. – Некогда гостевать, мы же договорились. Здравствуйте, Сергей Михайлович, здравствуйте, товарищи… Извините, что помешал, но я по делу.

      – Садись, садись, Валерий Макарович! – Забазнов придавил гостя на поднесённую табуретку, тут же налил водки и сунул на вилке здоровенный огурец. – К нам не каждый день начальство приходит. Постоит дело, ёклмн! У всех налито?

      – Что празднуем? – обречённо спросил Валерий Макарович, принюхиваясь к огурцу.

      – То, что всем обществом не допраздновали – День учителя. За этот праздник грех не выпить. Каждый рождается дурак-дураком, бессмысленной деревяшкой, а учитель из него выстругивает умного человека. Выходит, учитель – главный специалист по нашей местности. Правда, дураки всё равно не переводятся. Но тут виноват не плотник, а доска.

      – Отлично сказано! – кивнул Сергей Михайлович. – Такая доска иногда попадается, что все руки собьёшь на сучках…

      – Пьём до дна! – подытожил Забазнов.

      Все выпили, закусили, и Григорий Петрович сказал родственникам:

      – А теперь мы с Макарычем удаляемся. Народ дожидается, пока наладим свет. Как в песне поётся, без меня тут ничего бы не стояло, ёклмн… Клавдя, собери того-сего, чтобы отметить потом трудовую победу.

      – Когда взад ждать, Гришаня? – спросил Петр Павлович.

      – Когда свет загорится, папаня. Отсчитай с того момента пару стопок – тут я и нарисуюсь. Не скучайте!

      Не дождались гости хозяина. Решили расходиться, как ни уговаривала Клавдя остаться – время ещё, мол, детское, только десять часов. На улице по-прежнему властвовал мрак, усугубляемый плотным мелким дождём.

      Петёк отправился со стариками в одну сторону, а Сергей Михайлович, уравновешенный с двух боков женой и дочерью, в другую. Шли они по проезжей части улицы, потому что здесь колдобин с холодной водой было меньше, чем на тротуарах. От дома Григория Петровича, который стоял у Широкой балки в старой части Амельяновска под названием Первая остановка, до дома Сергея Михайловича на углу Октябрьской и Колхозной – а это уже центр, Вторая остановка – летним днём было пятнадцать минут неспешного хода. Но осенью, да под дождём…

      Непривычное для чужого уха деление Амельяновска на остановки произошло лет пятьдесят назад, когда тут появился общественный транспорт. Посёлок издавна застраивался в линию, потому что с одной стороны был зажат Широкой балкой, а с другой – республиканским шоссе. Передвигался народ из конца в конец Амельяновска пешим порядком или на велосипедах. С большим энтузиазмом восприняли тут появление автобусов. Однако ходили они редко, пассажиров набивалось под завязку, и если амельяновец торопился, то по-прежнему гнал пешком или налегал на педали. Тогда-то и прижились названия: Первая, Вторая, Третья остановки,