Брошенец. Зоя Константиновна Илькович

учат ее подчиняться ему. И как она боится того кола, который вбит в землю за домом и с нетерпением ждет ее, потому что ее муж так пожелал и хорошо заплатил за эту услугу. И что он, Василий, должен сфотографировать ее на колу и передать фото через посредника ему. И что она должна смириться с обреченностью своего положения.

      Это были дни страшного уныния. Боль и страх душили ее изнутри, душе порой хотелось кричать от отчаяния даже в присутствии своего мучителя. Звериная жестокость, нечеловеческое унижение, грань цинизма, грубость, бесконечное изнасилование, маски сальных улыбок китайцев, безумное мракобесие…. Постоянная боязнь попасть под его горячую руку. Мысль не лелеять несбыточные надежды на спасение, а покончить с собой в этом проклятом плену, чтобы кончилась эта пытка, стала так часто посещать ее, что она начала готовиться к этому.

      Старый китаец Гуй был мерзким человеком. Больше всего на свете он любил деньги. Когда они возвращались из своих походов и делили добычу, он складывал деньги в кучку на столе, гладил и ласкал их, прежде чем спрятать в свой тайник. Никого и ничто он так не любил, как деньги! Любу же ненавидел скрытой и явной ненавистью, всегда издевался над нею, называя ее не иначе, как «сюка». Она тоже ненавидела его и презирала всеми фибрами души, стараясь не обращать на него внимания.

      Но он не только с неприятной назойливостью оскорблял ее при каждой возможности, но еще и протягивал к ней руки. Стоило Василию уйти из избушки на охоту или просто выйти рубить дрова, как он обхватывал ее сзади и сжимал груди своим сморщенными, похожими на куриные лапки ручонками. Или, пуще того, внезапно запускал руку между ее бедер, стараясь ущипнуть за интим.

      Понимая, что ей следует быть осторожной, она боялась пожаловаться Василию. И он понимал это, наглея все больше и больше. Сначала она терпела его, но потом, когда он стал все наглее, стала отбиваться от него. Однажды, когда она, наклонившись, мыла полы, он задумчиво выковыривал застрявшее в зубах мясо, потом, сально заулыбаясь, подкрался сзади и прижался к ней. Выпрямившись, она оттолкнула его.

      – Убирайся! – Она замахнулась на него мокрой тряпкой.

      – Да ты ведьма, сюка! Когда мне дашь? – нагло ухмыльнулся он и попытался дотянуться до ее груди.

      – Отойди от меня, дерьмо! Или получишь в рыло без лишнего базара! – выкрикнула она словами из лексикона Василия. Но он упорно не желал отойти от нее.

      – Сама куешь себе капец, наглая ослица! – прошептал он со злым свистом и наклонил к ней свое сморщенное, изрытое в молодости прыщами лицо. – Порядочную из себя не клей, подстилка! Лучше добровольно дай! А то скажу Васке, что пристаешь ко мне, устроит тебе инквизицию. Думаешь, убежишь отсюда? Отсюда можно убежать только на крыльях, но он обломает их тебе. Тебя все равно ждет жребий тех баб, которые здесь закопаны. Так что не ломайся, давай, да почаще! – Он презрительно посмотрел на нее и прижал ее в углу, запустив ей руку между ног.

      – Злобная тварь! – Лишена возможности отступить, она со злостью