Два царя. Валентина Карпицкая

и буря стихнет. В такие часы с ним трудно бывало: становился несоюзный, ссорливый. Чем прилежней его унимаешь, тем он пуще сердится. Оно и понятно: потомок от Кесаря Августа; не кровь у него, а смола кипучая!

      Успокоился Иоанн, сел и посмотрел на воеводу уже без раздражения:

      – От Бога я принял царство; отцы и деды соблюли землю русскую, и я обязан хранить границы державы, как сокровище нерасхищаемое! Сигизмунд же отнял часть земель и предлагает вечный мир, вернув только Полоцк и в Ливонии все места, занятые русскими. Хочет, чтобы вместе с ним изгнал я шведов из Эстонии, половину добычи забрал себе, а вторую отдал Польше. Что скажешь? Предложение Сигизмунда несомненно выгодно, уж не принять ли его?

      Помолчав, вздохнул Саин-Булат:

      – Смею ли я давать государю советы? Для решения такого важного дела, надо бы собрать Земскую думу и спросить духовенство, бояр, дворян, помещиков и купцов, как быть: мириться или воевать с королём? Знаю лишь: ни уклоняться от битвы нельзя, ни самому её искать.

      Потеплело лицо государя. Предложил сесть воеводе и заговорил мягким голосом:

      – Разве Макарий не сравнивал меня после взятия Казани с Александром Невским? Ливонская земля – моя законная собственность, а её жители – мои подданные, возмутившиеся против своего помазанного государя!

      Не раз слышал Саин-Булат от Иоанна эти митрополичьи слова и понимал, как великий самодержец всегда хотел оправдать данное ему название. Знал и то, что Ливония словно девица, вокруг которой все танцуют: многие страны склонны спорить за обладание этой страной. Значит, предстоит запутанная борьба противников: Польши, Дании, Швеции и России. Только для Саин-Булата война и связанные с ней убийства далеки, чужды его уму и сердцу. Для Иоанна же они были совершенно ясны.

      – Что молвят князья и бояре? – не дождавшись ответа, спросил Иоанн.

      Воевода пожал плечами:

      – Недовольны, что неправо обиды им творишь, избирая в Думу людей не от благородного рода.

      Тень набежала на лицо Иоанна:

      – Не из ненависти к ним возвышаю честных и добрых подданных родом из простых, а чтобы смирить всех в едином церковном служении, единой вере и единой любви, соединить Царствие Божие и человеческое! Разве не одинаково над всеми распростёр Бог небо? Разве луна и солнце не всем сияют? – Иоанн глянул искоса, но, видя на лице Саин-Булата спокойное согласие, смягчил голос: – Ну, а что простой народ?

      Почти не изменился в лице воевода, лишь притуманились его тёмные глаза да виднее просвечивала в них скрытая боль:

      – Ропщет, что караешь жёстко: по твоему государеву указу опричники нещадно бьют людишек не за дело – за грубое слово да по неправедному письму, а иным персты секут и многих казнят.

      – За их воровские дела, за ослушание и небрежение, – едко ухмыльнулся Иоанн и довесил: – То и разумно, и больно, и страшно, и здорово. Кнут не архангел – души не вынет, а правду скажет.

      – Бить – добро, а не бить – лучше того, – как всегда, примирительно подсказал воевода.

      Задумался царь