Мертвецы тоже люди. Елена Грозовская

Ясуни, дядя с тётей, мои опекуны. Я молча наблюдала, как семейный очаг, любовно обжитый матерью, прибирает к рукам родня. Тётка со свойственным ей жизнелюбием принялась всё переделывать: переставляла мебель, хозяйничала в шкафах, рылась в комодах, распоряжалась сервизами, одеждой – всем! В белой, новенькой «Волге» отца теперь она разъезжала с шофёром.

      Смотреть на это было невыносимо. Но ничего нельзя было поделать – владеть самостоятельно имуществом я не могла до совершеннолетия и вела себя тихо. Но и это молчаливое роптание было не по сердцу тёте. Наверное, она очень боялась, что я каким-то образом заставлю её и родню покинуть дом.

      Вкрадчивым голосом, обняв за плечи, она ворковала:

      – Васа, детка! Несчастная моя девочка! Ну как же мне отвлечь тебя от горя и печальных мыслей? Может быть, займёшься делом, поднимешься к себе и уберёшь комнату? Заодно посмотри, как там у мальчиков. Может, и у них стоит прибраться? Ты должна помнить, что теперь это твой дом, и следить за ним твоя главная обязанность… И с обедом надо бы помочь, почистить картошки на пятьдесят человек – завтра же поминки…

      «Как и кого поминать? За сорок дней тела так и не нашли. В могиле лежат пустые гробы…»

      – …а ещё замочить фасоль, намолоть кофе на неделю, наколоть дров для мангала, погулять с собакой… – не унималась Макоша.

      «…посадить под окном семь розовых кустов и познать самое себя!» – вспомнились строки из известной сказки.

      – Ну что вы, тётя… Вы так чудесно здесь всё переделали. Дом не узнать! У вас прекрасно это получилось, и я полностью доверяю вам следить за порядком.

      Помыкать мною не смели и, вероятно, потому что у тёти было два сына, а не две дочери, Золушкой я не стала.

      Родня мечтала избавиться от строптивого подростка, и тётя решила под предлогом подготовки к поступлению в университет отправить меня в Москву, к дальней родственнице… к той самой презираемой родне… к Родовичам… одной из «Капулетти».

      Вскоре приехал сын родственницы – серьёзный, немногословный дядька богатырского телосложения – и в тот же день увёз меня из родного дома.

* * *

      Из каморки под лестницей, любимого убежища и места уединения, я в узкую щель хмуро оглядывала родственничка, стоявшего в нашей просторной прихожей. Плечами он загораживал свет, льющийся косыми, весёлыми потоками из круглого оконца над входной дверью, и отбрасывал внушительную тень на натёртый до блеска дубовый паркет.

      «Не Илья Муромец, но Микула Селянович… Здоровый, как бык!»

      «Ему бы ещё голову побрить наголо и – вылитый головорез из банды Гоги…»

      Родственник «Капулетти», как полагалось, был одет в чёрное: в фирменные джинсы, сорочку, обтягивающую тугие бицепсы, ботики хорошей кожи. Увидев, как гигант, вколачивая богатырскими ножищами дубовый паркет, прошёл в гостиную и садится на изящный бальный диван, так полюбившийся тёте, я шире открыла дверь каморки и стала наблюдать. Когда от энергичной поступи родственника в горке перестал звенеть хрусталь, он что-то тихо и глухо промычал.

      Это вызвало