День Черного Солнцеворота. Александр Буховцов

на чудо.

      – У Мони Блохи ставки делаешь?

      Ганс кивнул в темноте.

      – На что надеялся, ставя на Звезды? – спросил Фридрих. – Ну да, на чудо… Я никогда ставки не делал.

      – Потому что ты скупердяй, – прошептал Ганс.

      – Что говоришь, не расслышал?

      – Дрова сырые, долго разгораться будут. Потом уголь еще…

      – Колеса проверь. Пока стоим, подкачай, если нужно.

      Ганс постучал по колесам ногой и вернулся к печи, как будто его личное присутствие могло ускорить процесс горения.

      – Марта знает, что ты игрок? – спросил Фридрих.

      – Откуда ей знать, – ответил Ганс. – Я не хвастался. Умею язык за зубами держать.

      – Могла бы и сама догадаться, денег, наверняка, не хватает.

      – Я сказал, что зарплату урезали. Нам ее родители помогают. А ты как выходные провел? – спросил Ганс, чтобы сменить тему.

      – На зайца ездил. Двух добыл. Хорошее подспорье, каждый около восьми фунтов. Мясо в какую цену сейчас? То-то и оно…

      – Ловко у тебя это получается, в бегущего зайца с одного выстрела, – с подхалимскими нотками в голосе сказал Ганс. – Я бы вряд ли сумел.

      – Все зависит от техники охоты. Стреляю я отлично, это правда, но предпочитаю бить наверняка. Выхожу ночью, после захода солнца, на груди газовый фонарь висит. Пока новый, светит достаточно ярко шагов на пятнадцать, а мне больше не нужно. Заяц зверь ночной, я имею ввиду, кормится ночью. В темноте у него глаза светятся.

      – Как это? – Ганс положил в топку кусок угля.

      – Дитя города, – презрительно скривился Фридрих. – Животных только в лавке мясника видел?

      – Да чего ты, в самом деле?!

      – Глаза зайца отражают свет фонаря и светятся. Слабое свечение, но разглядеть можно. С желтым таким отблеском. Когда солнце уже село, но луна еще не взошла, зайцы сидят спокойно, ждут своего часа.

      – А чего не убегают? Глупые животные.

      – Дело не в том, глупые они или умные. Оценивать зайца с точки зрения интеллекта вообще не стоит. Не убегают, потому что видят свет, а меня, за световой завесой, нет. Слышать могут, а видеть – нет.

      – Значит врет поговорка про то, что лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать, – Ганс сунул в печь еще несколько кусков угля. – Коварно ты с ними.

      – Мне этот момент в охоте больше всего нравится, когда я его заметил, вскинул ружье и стараюсь подобраться как можно тише и как можно ближе. Щекочет нервишки. Заяц не волк, опасности для меня никакой, но щекотно на сердце. Знаешь почему?

      – Нет, – ответил Ганс. Он закрыл дверцу топки на щеколду и подошел к Фридриху.

      – Потому что заяц живой. Ни комар или муха какая-нибудь, а живой, с теплой кровью. Чувствует страх и боль, дерется за самку, радуется свежей траве, старается избежать опасности. Хлопок выстрела, и все закончено.

      Ганс задумчиво смотрел на носки своих сапог.

      – Ты чего загрустил? – спросил Фридрих.

      – Нет, не загрустил, задумался. Смерть облекается в свет. Зло прикрывается световой пеленой,