Сахалин. Каторга. Влас Дорошевич

госпиталь. Для более серьезных – отправляют в пост Александровский, отрезанный от Корсаковского в течение полугода. Представьте себе положение больного, которому необходимо произвести серьезную операцию в ноябре, – первый пароход в Александровск, «Ярославль», пойдет только в конце апреля следующего года!

      Когда я был в Корсаковском лазарете, там не было… гигроскопической ваты. Для перевязки ран варили обыкновенную вату, просушивали ее здесь же, в этом воздухе, переполненном всевозможными микробами и бациллами.

      – Все, чем мы можем похвалиться, – это нашей аптекой. Благодаря заботливости и настояниям заведующего медицинской частью, доктора Поддубского, у нас теперь богатый выбор медикаментов! – со вздохом облегчения говорит доктор.

      Вернемся, однако, к больным.

      Что за картины, картины отчаянья, иллюстрации к Дантовскому чистилищу!

      С потерявших свой первоначальный цвет подушек смотрят на нас желтые, словно восковые лица чахоточных. Лихорадочным блеском горящие глаза.

      Вот словно какой-то гном, уродливый призрак. Лицо – череп, обтянутый пожелтевшей кожей. Высохшие, выдавшиеся плечевые кости, ключицы и ребра, и неимоверно раздутый голый живот. Белье не налезает.

      Страшно смотреть.

      Несчастный мучается день и ночь, не может лечь – его заливает. Чахотка в последнем градусе, осложненная водянкой.

      И столько муки, столько невыносимого страдания в глазах!

      Несчастный – этот тонущий в воде скелет – что-то шепчет при нашем проходе.

      – Что ты, милый? – нагибается к нему доктор.

      – Поскорей бы! Поскорей бы уж, говорю! Дали бы мне чего, чтобы поскорее! – едва можно разобрать в лепете этого задыхающегося человека.

      – Ничего! Что ты! Поправишься! – пробует утешить его доктор.

      Еще большая мука отражается на лице больного. Он отрицательно качает головой.

      Тяжело вообще видеть приговоренного к смерти человека, а приговоренного к смерти здесь, вдали от родины, от всего, что дорого и близко, здесь, где ни одна дружеская рука не закроет глаза, ни один родной поцелуй не запечатлеется на лбу, – здесь вдвое, вдесятеро тяжелее видеть все это.

      Вот больной, мужчина средних лет, ранняя проседь в волосах. Красивое, умное, интеллигентное лицо.

      Чем он болен?

      Не надо быть доктором, чтобы сразу определить его болезнь по лихорадочному блеску глаз, по неестественно-яркому румянцу, пятнами вспыхивающему на лице, по крупным каплям пота на лбу.

      Это ссыльнокаторжный из бродяг, не помнящий родства, учитель из селения Владимировки.

      – Вы и в России были учителем?

      – Был и учителем… Чем я только не был! – с тяжелым вздохом говорит он, и печаль разливается по лицу.

      Тяжко вспоминать прошлое здесь…

      А вот продукт каторжной тюрьмы, специальный «сахалинский больной». Молодой человек, казалось бы, такого здоровенного, крепкого сложения. У него скоротечная чахотка от истощения. Перед вами жиган –