Сахалин. Каторга. Влас Дорошевич

только и делает, что приговаривает людей к смерти или к плетям.

      – Вот этот, – кричит он, указывая на служителя и вытаскивая изодранную «сумасшедшую рубаху», – связать меня хотел! Повесить его в двадцать четыре часа! А этому смерть отменяется – 60 тысяч плетей без помощи врача! Живо!

      На другой кровати, скорчившись, спит единственное существо, которое не приговаривает ни к смерти, ни к плетям: старый «свирепый» солдат, зовут его Чушка.

      Слепой, слабоумный старик.

      – Чушка, вставай! – кричит солдат и выщипывает у Чушки несколько волосков из бровей.

      Чушка взвизгивает, просыпается и открывает свои ничего не видящие глаза.

      – Чушка, жрать хочешь?

      Но Чушка не отвечает.

      Услыхав голос доктора, он что-то соображает.

      – Доктор, а доктор!

      – Что тебе?

      – Сделай мне новые глаза.

      – Хорошо, сделаю!

      – Сделаешь? Ну, ладно.

      И Чушка снова засыпает сном слабоумного старика.

      – Не хочешь жрать, Чушка? Это он при надзирателе не хочет! Повесить его сию минуту! Становь виселицу! Палача! Плетей! – вопит старый солдат.

      Женская и детская больница в посту Александровском

      Перейдем в женское отделение.

      Тут несколько чище.

      – Все-таки женщины! – объясняет акушерка.

      Родильницы лежат с двумя идиотками, которые улыбаясь говорят о женихах. Обычный женский бред на Сахалине.

      К доктору подходит душевнобольная, молоденькая бабенка Ненила, прифранченная, нарядно одетая.

      – Доктор, скоро меня выпишешь-то?

      – Тебе зачем?

      – Боюсь, как бы надзиратель-то другую не взял.

      – А ты что прифрантилась?

      – Да к нему идти собралась!

      Ненила смеется.

      – Никакого у нее надзирателя нет. Бред! – потихоньку объясняет мне доктор. – Ты вот лучше, Ненилушка, расскажи барину, за что сюда попала? Ему хочется знать.

      Заведующий медицинской частью Л.В. Поддубский и доктора P.A. Погаевский и Н.С. Лобас

      Лицо Ненилы сразу становится грустным.

      – Впутали меня, ох, впутали! Все он впутал, изверг, чтоб вместе шла! Впутал, а потом где он, ищи его! И должна я одна быть…

      Ненила начинает плакать.

      – Да ты не плачь. Расскажи, как было!

      – Как было-то, обнакновенно было! Купец-то, сидел, вот так-то. Пьяный купец-то. Борода-то на столе! – Ненила смеется. – Я-то около купца, все ему подливаю: «Пей, мол, такой-сякой, немазанный!» А он-то, он сзади подкрадается… Подкрался к купцу – пьяный, препьяный купец! Я его за руки поймала, держу. А он его за бороду хвать – назад оттянул – да как по горлу как чирк! Ай! – Ненила вскрикивает. Быть может, в эту-то страшную минуту и потеряла равновесие ее психика. – Кровь-то в стенку, в меня полилась, полилась… Корчился купец-то жалостно так… Жалостно… – Ненила начинает хныкать, утирать рукавом слезы – и вдруг разражается смехом: – Чего ж я реву-то, дура? Вот дура, так дура! И самой смешно. Реву девоньки,