Сашкино лето, или Четыре неудачных операции доктора Снегирева. Антон Москатов

головой Снегирев. Голову хотелось иметь свежую, ядами не затуманенную. – Компанию составлю.

      Мест, где можно напиться до поросячьего визга малыми дозами, развелось предостаточно. Умостившись в закутке, подальше от редких в утренний час, глаз, врачи перекинулись фразами, соблюдая ритуал приличий. Сашка приличия не жаловал, но выждал нужное время. Сергею стоило собраться с мыслями.

      Принесли бокал пива и горячий зеленый чай.

      – Мне кажется, у меня неострая толстокишечная непроходимость, – делая огромный глоток, потупил взор приятель.

      Снегирев удивленно поднял глаза.

      – Ты уж, Сергей Викторович, давай как неграмотный больной. Раз пришел. По порядку. Что болит. Как болит.

      Товарищ улыбнулся. Похлопал по карманам. Вынул помятую пачки сигарет, и, виновато поглядывая на Сашку, закурил.

      – Ты чего ко мне пришел? – не выдержав долгой паузы, спросил Сашка. – Неужели, с проблемой у Кравченко не справятся?

      Кравченко был главным врачом онкодиспансера, где работал Сергей. Там были условия. И с Симферопольцами Сергей дружил.

      – Темнишь? – в упор глянул Снегирев.

      – Темню… – обреченно согласился Сергей.

      – На чистоту?

      – На чистоту… Саша, у меня – рак толстого кишечника.

      – Уж так сразу? – облегченно вздохнул Снегирев. Ипохондрики на жизненном пути встречались гораздо чаще, чем онкобольные.

      – Саша, послушай, не перебивай. Я знаю, ты будешь с пеной у рта доказывать обратное. Лишь бы успокоить. Так?

      – Так, – согласился Снегирев.

      – Тогда слушай молча.

      – Лады.

      – Болит давно. Характер – временно наступающей непроходимости. Симптомы – классика. Ничего не прощупывается. И я думаю, что если это рак, то неоперабельный.

      – Давно болит?

      – Около пяти лет.

      – Ого! Рак! Так долго? Сергей, сам-то веришь?

      Товарищ пропустил слова мимо ушей.

      – Последнее время приступы стали чаще и проявления непроходимости резче. В основном – последний год.

      – Сергей, – с сомнением в голосе сказал Снегирев. – Конечно, рак длится намного дольше, чем думается обывателям, но… пять лет боли! А чего у себя не проверился? Или, в Симферополь не съездил. Ты ж всех знаешь.

      – В том-то и дело, – нехотя, выдавливая из себя, сказал старый приятель. – Что знаю. А еще знаю, что такое жалость. И жалость коллег – в особенности. Когда еще живой, а тебя списали, – настроение, вестимо, у Сергея было подавленное. Но, отчего так переполошился? Саша не видел ничего серьезного… Пока. – А к Игорю Маратовичу не пойду. Он с Кравченко в отношениях хороших. Хоть и под огромным секретом, но скажет. Я не хочу, что хоть кто-то знал. Эти вдруг потеплевшие отношения, повышенная забота… Не хочу… А в глазах – приговор уже читается, – он снова закурил, и Сашка замети, как у Сергея мелко дрожат пальцы.

      – Ладно, – Снегирев протянул руку через стол и ободряюще пожал вялую ладошку. – Расскажи, ты похудел?

      – Последнее время немного похудел.

      – Послушай,