Мир Гаора. 5 книга. Ургайя. Татьяна Николаевна Зубачева

снова погладила его, но сказала уже строже.

      – Ступай.

      – Да, – кивнул он, по-прежнему прижимая к себе её руку. – Мама, ты… ты только скажи мне. Я Горыня, так? – она кивнула. – А ты? Как тебя звали?

      Она молча смотрела на него просвечивающими сквозь платок тёмными глазами, и он заторопился, объясняя:

      – Ну, раньше, до… до Амрокса?

      – Знаешь про Амрокс? – строго спросила она.

      Он кивнул.

      – Тогда сам понимать должен. Что помнила, я тебе передала, день придёт, всё вспомнишь. А это… мала я была, когда забрали меня, имени настоящего ещё не имела. Больше тебе и знать нечего. И незачем. Тебе я мать, родная. Всё, ступай.

      – А ты?

      – А к себе уйду.

      – А я не уйду без тебя, – твёрдо ответил он. – А если тебе нельзя уйти, то и я останусь. С тобой. Ну, мама, пойми, я не могу больше без тебя.

      – Надо смочь, – вздохнула она и мягко высвободила руку. – Иди.

      – Мама, ещё одно. Отец… это он? Ну, тебя…

      Она невесело улыбнулась.

      – У него и без меня… хватает. И не тебе судить его, он отец твой.

      – Мама…

      – Всё, – голос её стал строгим, и её рука прощально погладила его по голове, несильно толкнув в лоб. – Всё, иди, сынок, тебя там ждут. Иди и не оглядывайся, мне тяжело будет.

      Он кивнул, подчиняясь, и отступил от неё, медленно повернулся, сделал ещё шаг, погрузившись по грудь и ощутив силу течения, оттолкнулся от дна и поплыл, мерными сильными взмахами занося руки, в туман, расступавшийся перед ним узкой серебристо-голубой щелью.

      Нянька шумно перевела дыхание. Уважительно покачала головой Мокошиха.

      – Мамыня, – задумчиво повторила Нянька. – Это чей же говор будет?

      – Я девчонкой была, – так же задумчиво сказала Мокошиха, – так мне старая Лешачиха сказывала про курешан, а её бабка сама ту битву помнила. Точно всё, курешанский говор. Надо же, какую силу загубили.

      – Да, – кивнула Нянька. – Кабы не Амрокс этот, многое бы смогла, а так… всю себя в него вылила.

      По его телу пробегали медленные судороги, он перекатывал по подушке голову, постанывал, иногда беззвучно шевелил обмётанными белой коркой губами. Плавно покачивался в глиняной плошке огонёк, и тихо кипела рядом в деревянной чашке вода.

      – Давай, парень, – кивнула, глядя на него Мокошиха, – до третьей Двери совсем ничего осталось.

      Тело его вдруг выгнулось дугой и замерло в напряжении. Нянька с Мокошихой встали и склонились над ним.

      – Ну, – выдохнула Мокошиха и скомандовала: – Пошёл!

      Водопад возник перед ним внезапной и непреодолимой преградой. Вот только что он плыл, равномерно и сильно выбрасывая руки и повторяя про себя услышанное от матери, пытаясь уложить слова, как камушки в мозаике, в единую картину, и вдруг водяная, но жёсткая, даже твёрдая лавина рухнула ему на голову и потащила вниз, на дно. Страшным напряжением ему удалось вырваться и всплыть среди кипящих, закрученных бешеными водоворотами струй. Отплевываясь, он завертел головой, пытаясь понять, что это. И оглядевшись, понял,