Не девушка, а крем-брюле. Татьяна Булатова

и в полуметре от низамовского дома решительно заявила:

      – Я не буду!

      – Будешь, – заверила ее Гулька и, забежав той за спину, подтолкнула Василису к подъезду: – Второй этаж!

      Безвольная Ладова шагнула в полумрак подъезда и начала подниматься по ступенькам под грохот собственного сердца.

      – Гуль… – оборачивалась она к Низамовой на каждой второй по счету ступени. – Может, не надо?!

      – Надо, – маленький бульдозер напирал сзади.

      – Но откуда ты знаешь? – Василиса чуть не плакала.

      – От верблюда, – буркнула Гульназ и два раза нажала на кнопку звонка, рассыпавшегося канарейкой. За дверью послышалось громкое шарканье и дребезжащее: «Кто-о-о-о?»

      Гулька ответила по-татарски. Дверь отворилась, и из-за нее показалась сухонькая улыбчивая старушонка в белом платке на роспуск.

      – Айда, кызым[4], – пригласила она Ладову и на своем языке что-то спросила у внучки.

      – По-русски говори, – сделала ей замечание Низамова и тут же чмокнула абику в сморщенную щеку.

      – Айда есть! Будешь? – тут же исправилась Гулькина бабушка и на кривых ногах поспешила на кухню.

      – Не, – отказалась Низамова и, чтобы не расстраивать абику, прокричала той вслед: – Потом.

      – Зачем потом? – удивилась женщина и приветливо помахала девочкам рукой.

      – Потом! – притопнула ножкой Гулька и, усадив Ладову на диван, пошла вести с абикой переговоры.

      До Василисы из кухни доносилась татарская речь, кое-что она даже понимала, но особо не вслушивалась, потому прекрасно знала, как бы абика не отказывалась помочь, Гулька все равно своего добьется. Так и вышло.

      Низамовская бабушка вынесла из своей комнаты коричневый пузырек со спиртом, опустила туда иглу с пропущенной сквозь ушко шелковой ниткой, прочитала намаз и позвала Ладову:

      – Айда, свет садись.

      У Василисы подкосились ноги.

      – Айда-айда, – улыбнулась беззубым ртом абика и постучала сухой ладонью по стулу, приглашая Ладову присесть.

      – Опять зубы не надела, – проворчала Низамова и уставилась на Василису, как удав на кролика. Отступать было некуда: позади – запертая на железный засов дверь, впереди – обретенная в муках красота. – Иди, что ли, – заволновалась Гулька, как будто это ей предстояло пройти через горнило испытаний.

      Ладова глубоко вздохнула и, мысленно попрощавшись с ни о чем не подозревающими родителями, выдвинулась на передовую.

      – Хава Зайтдиновна, – взмолилась Василиса. – Это больно?

      – Не, – прошамкала абика и нацепила на нос очки. – Аллах поможет, – пообещала она православной Ладовой и, достав иголку, точным движением проткнула ее ухо.

      Василиса негромко ойкнула и вытаращила глаза: в ушах стоял тот самый хруст, о котором ее предупреждала Низамова. Бабка завязала узелок, обрезала нитку и снова засунула иголку в пузырек со спиртом.

      – Абика, –

4

Дочка (тат.).