Не девушка, а крем-брюле. Татьяна Булатова

практически безболезненно: пара-тройка царапин, микроскопические капельки крови, но и этого было достаточно, чтобы дружба завязалась прочным межнациональным узлом.

      – Бятяч![1] – зашипела Низамова и закосила левым глазом. – Чё будем делать?

      – Ничего не будем делать, – отмахнулась от подруги Ладова и расплела косу.

      – Васька! – Гульназ могла так называть Василису. – Вот почему тебе так повезло? Ты – белая! А я – черная! Я маме говорю: «Осветлюсь». А она: «Все равно белой не будешь. Будешь желтой. Как я». А я не хочу желтой!

      – Зато ты худая, – с завистью вздохнула Ладова и посмотрела на свои полные ноги: ни дать ни взять бройлер.

      – Ну, так я же столько сладкого не ем, как ты.

      – Я теперь тоже не ем, – открыла секрет Василиса.

      – Чего-то случилось, а я не знаю? – хихикнула Гулька и ткнула Ладову острым локотком в бок.

      – Все ты знаешь, – потерла ушибленное место Василиса. – Буду худеть. А то не человек, а белый медведь.

      – Медведица, – с любовью поправила ее Низамова и предложила бегать по утрам в школьном саду. – Давай, Васька! Движение – это жизнь. Кстати, ты подумай, может, вместо кулинарного пойдешь со мной в медицинское?

      – Нет, – отказалась от предложения Ладова.

      – «Нет» – это про медицинское или про бегать?

      – И про то и про другое: ненавижу бегать.

      – Васька, я тоже много чего ненавижу… Вся жизнь такая: ненавидишь – и делаешь, ненавидишь – и делаешь. Я например, козье молоко ненавижу. А пью, иначе абика[2] обидится.

      – Сравнила: молоко и бег два километра.

      – Ну, как хочешь, – отступила Гульназ и критично посмотрела на рассевшуюся рядом Василису. Она и правда была вся какая-то неправильная: полная, старомодная, в ужасных туфлях, словно из бабушкиного сундука. И это в свои шестнадцать, когда нужно носить короткие юбки и стрелять глазами направо и налево. Но вместе с тем и Гулька это каким-то задним числом понимала, Василиса обладала какой-то завораживающей, космической, инопланетной красотой. Белые рассыпавшиеся по плечам волосы, широко расставленные глаза, светящаяся изнутри кожа, не подвластная подростковым прыщам, нежный, еле заметный румянец. Ее не портили ни белые ресницы, ни белые брови. Снежная королева! Правда, толстая.

      – Васька! – Гулькина честность пренебрегала тактом. – Ты вообще-то ничего. Только это… надо схуднуть. И ресницы того… красить пора, а то тебя словно сахарной пудрой обсыпали. Как рахат-лукум.

      Услышав, как Низамова сравнивает ее с восточной сладостью, Ладова неожиданно расплакалась.

      – Вась! – напугалась Гульназ. – Ты чё?

      Василиса покачала головой и закрыла лицо руками. Гулька отодвинулась от нее и стала ждать, когда громкие всхлипы сменятся на тоненькое жалобное подвывание. Как только это произошло, Низамова

1

Татарское восклицание, которое выражает изумление, удивление.

2

Бабушка (тат.).