Триумфальная арка. Эрих Мария Ремарк

Только транжирите время, а я вам деньги плати!

      Хозяин выгнал служащих и закрыл дверь. Равик снял трубку телефона и, вызвав Вебера, быстро переговорил с ним. Затем набрал номер, сообщенный кельнером. Боннэ был у себя в приемной. Врач подтвердил все, что рассказала женщина.

      – Он умер, – сказал Равик. – Вы не могли бы подъехать и выписать свидетельство о смерти?

      – Он выгнал меня. Самым оскорбительным образом.

      – Теперь он уже больше не оскорбит вас.

      – Он не уплатил мне гонорара. Да еще вдобавок обозвал стяжателем и коновалом.

      – Вы зашли бы за гонораром?

      – Могу кого-нибудь прислать.

      – Лучше зайдите сами. Иначе не видать вам ваших денег.

      – Хорошо, – сказал Боннэ после некоторого колебания. – Но я ничего не подпишу, пока не получу все сполна. Мне причитается триста франков.

      – Ладно. Триста франков. Вы их получите.

      Равик повесил трубку.

      – Сожалею, что вам пришлось все это выслушать, – сказал он женщине. – Но по-другому поступить было нельзя. Этот человек нам нужен.

      Женщина уже рылась в сумке.

      – Ничего, – ответила она. – Для меня это не ново. Вот деньги.

      – Подождите. Сейчас он придет. Тогда и дадите.

      – А сами вы не могли бы выписать свидетельство о смерти?

      – Нет. Это может сделать только французский врач. Лучше всего тот, кто его лечил.

      Когда Боннэ закрыл за собой дверь, в комнате внезапно сделалось тихо. Гораздо тише, чем бывает, когда уходит всего лишь один человек. Шум автомобилей на улице стал каким-то приглушенным, словно ударялся о стену плотного воздуха и с трудом просачивался сквозь нее. Кончилась суета прошедшего часа, и только теперь присутствие мертвеца стало ощутимым. Дешевый номер отеля наполнился его властным молчанием, и было не важно, что он одет в пижаму из блестящего красного шелка, точно клоун, выряженный в шутовской наряд. Мертвый, он здесь царил. Важно было другое – он не двигался. Все живое движется, а то, что движется, может быть сильным, изящным или смешным, ему недоступно лишь одно – отрешенное величие неподвижного и застывшего. Смерть – в ней было подлинное величие, в ней человек достигал завершенности, да и то на короткое время.

      – Вы были его женой?

      – Нет. Почему вы спрашиваете?

      – Закон. Наследство. Полиция выяснит, что принадлежит вам, что – ему. Ваше останется при вас. Его вещи будут конфискованы. Для родственников, если они объявятся. Были у него родные?

      – Во Франции не было.

      – Вы жили с ним?

      Женщина ничего не ответила.

      – Долго?

      – Два года.

      Равик осмотрелся.

      – У вас нет чемоданов?

      – Есть… они были здесь… вот там, у стены. Еще вчера вечером стояли.

      – Ага, хозяин…

      Равик открыл дверь. Уборщица со щеткой отскочила назад.

      – Мамаша, – сказал он, – для своих лет вы чересчур любопытны. Позовите хозяина.

      Уборщица начала оправдываться.

      – Вы правы, – перебил ее Равик. – В ваши годы остается одно только любопытство.