Триумфальная арка. Эрих Мария Ремарк

о ней, а когда брал внизу ключ, подумал, что она уже ушла. Он охотно избавился бы от нее. Он изрядно выпил – границы сознания раздвинулись, лязгающая цепь времени распалась, властные и бесстрашные воспоминания и мечты обступили его. Ему хотелось остаться одному.

      – Будете пить кофе? – спросил он. – Только его и умеют здесь готовить.

      Женщина отрицательно покачала головой. Он вгляделся в нее внимательнее.

      – Что-нибудь случилось? Кто-нибудь сюда заходил?

      – Нет.

      – Но что-то наверняка произошло! Почему вы уставились на меня как на привидение?

      Ее губы болезненно искривились.

      – Запах, – проговорила она.

      – Запах? – непонимающе повторил Равик. – Ведь водка не пахнет, вишневка и бренди тоже. А сигареты вы и сами курите. Чего тут пугаться?

      – Я не о том…

      – Так о чем же?

      – Это тот же… тот же запах…

      – Ах вот оно что! Вы, наверно, про эфир, – сказал Равик, которого вдруг осенило. – Эфир?

      Она кивнула.

      – Вас когда-нибудь оперировали?

      – Нет… но…

      Равик не слушал больше. Он открыл окно.

      – Сейчас проветрится. А пока что выкурите сигарету.

      Равик прошел в ванную и открыл кран. В зеркале он увидел свое лицо. Несколько часов назад он точно так же стоял здесь. За это время умер человек. Но что тут особенного? Ежеминутно умирают тысячи людей. Так свидетельствует статистика. В этом тоже нет ничего особенного. Но для того, кто умирал, его смерть была самым важным, более важным, чем весь земной шар, который неизменно продолжал вращаться.

      Равик присел на край ванны и снял туфли. Всегда одно и то же. Немая власть вещей. Тривиальность и пошлая привычка, а вокруг так и мельтешат и проносятся блуждающие огоньки. Цветущий берег сердца у водоемов любви… Но кем бы ты ни был – поэтом, полубогом или идиотом, все равно, – каждые несколько часов ты должен спускаться с неба на землю, чтобы помочиться. От этого не уйти. Ирония природы. Романтическая радуга над рефлексами желез, над пищеварительным урчанием. Органы высшего экстаза заодно организованы для выделения… Какая-то чертовщина! Равик швырнул туфли в угол. Ненавистная привычка раздеваться! Даже от нее не уйти. Это понятно только живущим одиноко. Проклятая покорность, разъедающая душу. Он уже часто спал одетым, чтобы преодолеть эту покорность, но всякий раз это было только отсрочкой. От нее не спастись.

      Равик стал под душ. Прохладная вода струилась по коже. Он глубоко вздохнул, потом завернул кран и вытерся. Утешает только самое простое. Вода, дыхание, вечерний дождь. Только тот, кто одинок, понимает это. Тело, благодарное воде. Легкая кровь, стремительно несущаяся по темным жилам. Отдых на лугу. Березы. Белые летние облака. Небо юности. Куда девались все треволнения сердца? Они заглохли в мрачной суетности бытия.

      Он вернулся в комнату. Женщина забилась в угол дивана, натянув одеяло до подбородка.

      – Холодно? – спросил он.

      Она покачала головой.

      – Боитесь?

      Она кивнула.

      – Меня?

      – Нет.

      – Города