Ещё немного из обрывков. Павел Гушинец

по лужам за коварной псиной. Получал ни за что.

      Когда у матери и отчима родилась общая дочь, стало хуже. Катя – копия Ивана Петровича. Такая же светловолосая, круглолицая, крупная. А Кирилл чернявый, смуглый, худой – вылитый отец. Лишнее напоминание о другом мужчине.

      Начал Иван Петрович на пасынка покрикивать. Бывало и по шее даст. Попадало за школу, за грязные штаны, да любую мелочь. А Катю чуть ли не с пелёнок заваливали подарками, всё прощали, возили на концерты и самые дорогие кружки. Отмечать четырёхлетие с толпой подружек в ресторане – пожалуйста. На Новый год игрушку стоимостью в докторскую зарплату – ничего для доченьки не жалко. Изрисовала дневник брата фломастерами – так это не она виновата, а ты, дебил, дневник куда попало бросаешь!

      Кирилл молчал. В семейной иерархии он был ниже всех. Даже Лайма пользовалась большими привилегиями.

      Внешне в семье всё было хорошо. Дети одеты, обуты, накормлены. В квартиру приходили учителя с проверками, восхищенно рассматривали обои с шелкографией, дорогую технику, какие-то безумные ковры. У Кирилла – своя комната, набор игрушек, учебных принадлежностей. Одежда, конечно, с рынка, но не от китайских соседей, а от дяди Амира. А дядя Амир дешёвую фигню из своей Турции не привезёт, потому что должен Ивану Петровичу денег. Учителя рассказывали родителям, что Кирилл плохо общается со сверстниками, плохо учится, не идёт на контакт. Учителя уходили с чувством выполненного долга, а отчим брался за ремень.

      Однажды в октябре отчим пришёл в домой в плохом настроении. Не ладилось с бизнесом, партнёры пытались выгнать его из дела. А тут Кирилл подвернулся под руку. Иван Петрович выпил для затравки стакан водки и начал на пасынка орать. Мол, учится плохо, под ногами путается, за собакой и сестрой совсем не смотрит. Наоравшись, сел ужинать. Кирилл тихонько выскользнул в прихожую, где на вешалке висела дублёнка отчима. А из кармана торчал «лопатник» с дневной выручкой. С колотящимся сердцем Кирилл потянул кошелёк на себя. Несколько рублёвых бумажек. Пачка долларов, перевязанных резиночкой. Купюр немного, но все крупные, сотенные. Кирилл сгрёб деньги в карман, оделся, неслышно открыл дверь и выскользнул на улицу.

      Первые недели две он жил в подвале собственного дома. Ещё первоклассником вычислил, что внешне монолитная фанерка в подвальном окне легко сдвигается. А там – почти комната с тёплой трубой. Можно спать, укрывшись курткой. Уже через три дня, наголодавшись и замёрзнув, Кирилл пожалел о побеге. Пробирался вечером к дверям собственной квартиры, слышал, как в тёплых комнатах ходят и разговаривают мать, сестра, отчим, как ворчит, почуяв его, борзая Лайма. Рука сама тянулась к звонку. Но не звонил. Боялся отчима.

      Хуже всего было даже не с едой. Поначалу хватало рублей. Потом стал потихоньку разменивать доллары. Кирилл понимал, что если в обменнике объявится грязный мальчишка и протянет сто долларов, то его тут же повяжут. Вычислил возле магазина мужичка с добродушной физиономией, попросил поменять. Первая сотенная купюра ушла в закат вместе с добродушным мужичком. Вторую