Брилонская вишня. Ксения Евгеньевна Букина

перед другими… Ведьма служит в милиции и выращивает розы, а Васька работает свахой.

      И я там есть. Наверное. Вот только там я сижу дома с семьей, потому что не поступила как последняя сучка, не закатила истерику и не бросила любимых людей. Я, живущая на светящейся планете, намного, намного добрее, умнее и человечнее, чем та я, которая вместе с остальными бултыхается в мусоре нашего огромного злобного мира.

      Эта клетка так сдавливает мне ребра, так затрудняет дыхание и ломает крылья, что я просто погибаю, как рыбка в мутной воде аквариума.

      Изо дня в день плаваю между стеклянных стен, задыхаюсь оскверненным прокуренным воздухом и лишь смотрю вверх, где, как казалось бы, есть выход – вот он, только руку протяни – и верх стеклянного ящика, свобода! Но я не могу протянуть руку. Я не могу выпрыгнуть отсюда. Я рыбка, и без воды я погибну. Даже такой грязной и мутной.

      Поэтому мне просто остается со дна аквариума наблюдать за звездами – той оставшейся частью моего мира за стеклянной стеной.

      – Эй, ты, русский жифотный!

      Я вздрагиваю, едва ли не роняю кисть с краской и оборачиваюсь.

      Натянуто улыбаюсь:

      – И вам доброго денька, Вернер. Рада вас видеть. Хорошо выглядите.

      Свисающие щеки Вернера трясутся – то ли от гнева, то ли от неожиданности.

      – Эй, ты!

      – Да-да, я вас слушаю.

      – Ты красийт или не красийт?!

      – Красить, красить. Почти докрасить.

      – Эй! Ты почему огрызайться?!

      Закатываю глаза.

      Глубоко вздыхаю, ставлю банку с краской на землю и разворачиваюсь к Вернеру, который трясет не только щеками, но и кнутом для наказывания неработающих.

      А что рыбке остается делать на дне аквариума?

      Правильно, вести себя так, чтобы наблюдатели были довольны.

      И выяснять, какие же им нравятся трюки.

      – Я правда не огрызалась, Вернер. А сказала я так, потому что мне нравится копировать вашу речь. Она такая интересная и своеобразная.

      Хлыст со свистом описывает круги вокруг его ладоней.

      – Что?! Передразнивать?!

      – Вовсе нет, Вернер.

      Я использую в речи его имя как можно чаще и как можно мягче.

      Это простой трюк, и на него он действует безошибочно. За две недели я, хоть и не полностью, но смогла распознать его характер и скрытые желания. Да, он труслив перед комендантом, но обожает распушать хвост и тыкать в глаза своим статусом как можно чаще перед нами. А, значит, имеет огромное мужское самолюбие.

      – Я не передразнивала, – продолжаю. – Просто людям свойственно подражать тем, к кому они испытывают симпатию.

      Хлыст замедляет полет.

      Я улыбаюсь:

      – Понимаете теперь, что так я просто хочу показать свое уважение? К вам и ко всему Третьему рейху сразу. Но к вам, Вернер – особенно. Как старшего надзирателя я вас очень уважаю и боюсь.

      Очень глупо, да только за все четырнадцать дней я ни разу не получила от него хлыстом. Выходит, не так уж и глупо.

      А он, павлин, уже замлел!

      – Ненавижу руссишес швайн, –