Брилонская вишня. Ксения Евгеньевна Букина

ее любила. За облепиховый сок готова была что угодно сделать.

      – А я малину больше. У нас в огороде малинник большой, мамка за ним присматривает. Как июль, так мы целые тазы ягод собираем и варенье с них варим. А уж это варенье хоть куда можно! И в чай, и в кашу, и в творог… Творог с малиной вообще обожаю! А из цветов… Пионы, наверное. Больше всего пионы люблю. Даже платье хотела с пионами купить.

      – И как? Купила?

      Я грустно вздыхаю.

      Закутываюсь в одеяло потеплее и глухо выдавливаю:

      – Не успела.

      – Это ничего, однако. Сима! Эй, Симк, подь сюды!

      Из-за стола грузно поднимается Симка и послушно ковыляет в нашу сторону, шаркая по полу тяжелыми волосатыми ногами.

      – Каво надо?

      – Симк, у тебя ткань с пионами есть?

      – Нема.

      – Совсем? Ты ж не смотрела.

      – Нету. Тут такова не дают.

      Тамара вздыхает. Поворачивается ко мне. Машет рукой:

      – Симка тут швея, как видишь. Если одежду какую состряпать – ты ее проси, сделает. Только вот ей ткань нужна, однако…

      – А ты у Веры попроси, – вдруг встревает Васька. – Они с комендантом друзья, Верка у него хоть ткань, хоть целое платье вымолит.

      И мне почему-то совсем уже не обидно на уколы Васьки. Пусть себе болтает что вздумается. Я-то знаю правду, и никакой вины на мне нет, а совесть чиста.

      Так, завернутая в одеяло, я падаю на подушку и закрываю глаза.

      Даже сейчас чувствую, как Тамара пристально на меня смотрит.

      – Это ничего! – бодро повторяет она. – Будет у тебя платье с пионами, вот увидишь!

      Будет у меня платье с пионами, вот увижу. И блокнотик немецкий будет, и конфетки от Никитки. Все будет.

      – А как выйдем отсюда – так я тебя к себе в гости позову, соком облепиховым напою да с Олей познакомлю…

      Она говорит что-то еще. Долго говорит, много говорит. Да только я ее уже не слышу.

      Засыпаю…

      ***

      Комендант сидит в кресле, закинув ногу на ногу, внимательно наблюдает за мной и курит. Курит так профессионально и небрежно, что вырисовывает вылетающим из разомкнутых губ дымом рисунки в воздухе. Или эти рисунки вижу только я?..

      – Стирай усердней, – приказывает, а каждое его слово сопровождается очередной порцией великолепного дыма.

      Мне хочется спросить, почему он ничего не делает, почему он сидит в кресле и попросту бездельничает.

      Но я не спрашиваю, а продолжаю сгибаться над ванной и натирать немецкую форму хозяйственным мылом. Поправляю сползающие на голые плечи бретельки сарафана. Раны немыслимо разъедает, руки от этого отекают. Но я стираю. Правда, по его словам, «недостаточно усердно».

      – Тебя не тошнийт вчера?

      Утираю со лба пот и выбрасываю:

      – Нет.

      – А сегодня?

      – Нет.

      Наверное, даже если бы всю ночь я блевала до разрывания глотки, ему бы все равно не сказала. Пусть бы выпил отравленный коньяк и наконец отбросил коньки.

      – Значит, цианид там не быйт. Или ты просто