Клад. Алан Черчесов

он сходил на стоянку и подогнал к подъезду машину.

      – И как эту сволочь зовут?

      – «Секвойя». Японец.

      – Слишком большой для японца.

      – По мне – в самый раз. Если подумать, сколько нам задолжали…

      Нажимая на разные кнопки и хохоча от восторга, они покатались по улицам, а как надоело, выбрались на проспект.

      – Ты ловкач еще тот!

      – Чистый фарт: у босса брелок торчал из кармана. Сам в руки просился.

      – Надолго уехал твой шеф?

      – На целую вечность: два дня.

      – Будешь гнать, весь фарт свой профукаешь. Забыл про посты?

      Он сбавил скорость. Жена напевала под радио и отстраняла плечом любопытный нос пса, выгребая из бардачка конфетно-аптечный хлам.

      – Ого! – вдруг сказала она.

      – Ненастоящий, – отозвался мужчина, повертев пистолет на ладони. – Но по виду не отличишь. Пригодится. Спрячь в сумку.

      Она почесала в затылке стволом.

      – А вот, например, ты мечтал кого-нибудь пристрелить?

      Пожал равнодушно плечами:

      – Было дело, мечтал банк ограбить. Или угнать самолет на Балеарские острова. Местечко там есть, Остров Воздуха называется.

      – Почему?

      – Название такое? А хрен его знает. Но, наверно, не зря.

      – Наверно, не зря, – повторила она, поразмыслив. – А отчего перестал?

      – Мечтать? Повзрослел. Поумнел. Отупел.

      – Не совсем. Успел спохватиться. Еще немного – и сделался б умником. Не заметил бы сам, как вконец отупел. У умников это в крови. – Она притулилась к нему и потерлась лицом о рукав. – Я закурю?

      Он не любил сигарет, но сейчас запах дыма ему даже нравился: вместо привычной угрозы он источал аромат, наводивший на мысли о чем-то простом, несерьезном – босоногой беспечности, ветреных тайнах, костре, мокром сене, брыкливых косичках и оголтелом, хмельном сумасбродстве, с которым он лазал когда-то к кому-то в окно.

      Интересно, куда убегают от нас все те чудаки, кем мы были, пока доверяли себе и готовились стать не собою? Туда же, должно быть, куда утекает по капле с годами душа…

      Ему сделалось грустно, но грусть была теплой и сладкой, как пряник. Было приятно грустить и смотреть на дорогу, следя краем глаза за лепестками дымка.

      Докурив, женщина задремала. Муж приглушил верещанье приемника и поглядел на часы. Все шло четко по графику, как будто они поступали так тысячу раз. Ни единой заминки в дороге, ни единого сбоя в эмоциях или предчувствиях. Это его утешало. По крайней мере, руки уже не тряслись. Да и ход у «японца» был гладкий. И гладкий асфальт. Сбоку – гладкое солнце на отглаженном облаком небе. Ни дать ни взять гладкий день на гладкой планете, пропади она пропадом!

      – Не вздумай разнюниться, – предупредил он жену, когда подъехали к одноэтажному дому на окраине города.

      Используя зеркальце заднего вида, она причесалась, подкрасила губы и подобрала, подладив под радость, глаза:

      – Я в порядке. Сам смотри не взорвись.

      Оставив родителям пса, они попрощались и заспешили обратно к машине.

      – Не поверили, – хмуро сказала