Клад. Алан Черчесов

культура, трикстер и профанация. Попойки блудливой амбивалентности, в чьем похотливом уемистом лоне трагичность сливается в общем экстазе с комичностью… Так?

      – Не скажу.

      – А еще поругание смерти повальным распутством и плясками. Смерть ведь не очень и смерть?.. Ну же, бахтинка, не вредничай!

      – Для карнавала она не фатальна: эдакое уморительное страшилище, к тому же чреватое.

      – Сколько бы пугало это ни пыжилось, а все равно лопнет брюхом, из которого выпрыгнет новая жизнь.

      – Ибо суть карнавала есть возрождение мира, его обновление.

      – Ремарка из зала: обновление на рубеже катастрофы.

      – Карнавал – это весело там, где вчера было жутко.

      – Помидор и селедка на рыжей броне!

      – Самое главное – смех. Нам ведь было смешно?

      – Не так, чтоб до колик.

      – Дальше будет смешнее.

      – Если ребят не поймают.

      – Их не поймают. Налей-ка еще.

      Она осушила бокал в два глотка и сказала:

      – Жаль, скоро сдохнем. Хорошо б перед тем насмеяться… Блин, меня развезло. Я пьяна.

      Откинулась в кресле, закрыла глаза и спросила:

      – Ты бы с чем это свинство сравнил – нашу жизнь?

      Мужчина допил, водрузил фужер на край стола, ухватил промежьем пальцев стеклянный стебелек и подвигал донышком влево-вправо, словно скользил им по льду над обрывом.

      – Тараканы, подшитые бабочки… Долбаный Кафка с Набоковым.

      – Ух ты! Неплохо… А у тебя есть кошмар? Свой, персональный кошмар?

      – Сомневаюсь.

      – Могу поделиться парой прелестных кошмариков. Как тебе вот такой? Снится, будто звонишь кому-то по телефону, а он не снимает проклятую трубку. И даже автоответчик не включится. Одни только пип, пип, пип.

      – И кому ты звонишь?

      – Хоть кому. Или всем. Да без разницы!

      – Как-нибудь мне позвони. Я отвечу.

      – А еще часто снится, будто я ковыляю за собственной тенью. Таскаюсь за ней от рассвета и до почти темноты, целый день напролет, то срываюсь на бег, то крадусь, выбиваюсь из сил, натираю мозоли, зову, умоляю, а тень все плывет и плывет, как ни в чем не бывало.

      – И чему тут расстраиваться?

      – Она даже не укорачивается.

      – Смотри позитивно: вдруг тень не тает из-за того, что ты посекундно растешь!

      – Ну а солнце? Полсуток торчит за спиной?

      – Почему бы и нет? Если идти по параболе…

      – По-любому – метафора, – отмахнулась она. – Две метафоры тщетной, пропащей и неприкаянной жизни. Звонишь и звонишь, идешь и идешь, но абонент все молчит, а сама ты и с места не сдвинулась. Поэтичная аллегория обреченности… Боже мой, я совсем в растютю. Спать хочу.

      – Так поспи.

      – Не хочу. Когда я вдрабадан, в голове черт-те что. Стопроцентно приснится кошмар.

      Она распахнула глаза, подтянула колени к груди и посмотрела с тревогой на мужа:

      – Снова нахлынуло.

      – Что?

      – То самое чувство. Стоит подумать чуть в сторону, и оно накрывает…

      – Чуть