Клад. Алан Черчесов

дом задрожал и наполнился дребезгом. Казалось, что стены сверлят с четырех сторон сразу и вдобавок на всех этажах. От адского шума ремонтных работ было впору рехнуться.

      Долбеж начинался уже с полвосьмого утра и не прекращался до вечера.

      Чтоб оградить Невозможку, прикупили литой куполок из стекла и подвели под него портативный компрессор.

      – Это то, что я думаю?

      – Думаю, да.

      Опасаясь прослушки, уговорились использовать местоимения в третьем лице.

      – Ну и как он?

      – Пойдет. Только проблемы со сном.

      – Надо же! И у нее.

      Или:

      – У него на работе все норм?

      – Более-менее. А у нее?

      – Ковыряется дни напролет в лабудени.

      – Хорошо б им обоим смотаться на дачу.

      – Будто она у них есть!

      – Дача есть у друзей.

      – А они у них есть?

      – Да кто их теперь разберет. Может, кто-то и есть.

      – Никого у них нет.

      – Кроме ляльки.

      – Точно! Кроме ребенка.

      – И это немало.

      – Еще как немало.

      Эзопов язык выручал не всегда. Из-за хронического недосыпа женщина часто бывала не в духе, постоянно сетовала на мигрень, раздражалась по всякому поводу и распекала супруга без конспираторских иносказаний – на ты:

      – Думай потише! Мешаешь заснуть.

      Или:

      – Сколько можно не двигаться! Лежу, словно с трупом. Как мне заснуть, когда рядом труп?

      За завтраком хмуро делились:

      – Во сне она стонет.

      – А он – как не дышит.

* * *

      Однажды во время планерки муж понял, что заикается мыслями. За каждым немолвленным слогом ютились десятки стреноженных слов, готовых в мгновение ока сорвать ненавистные путы и ринуться вскачь, унестись врассыпную по вольным рискованным тропам и погубить оседлавшего их верхового. Страх невзначай сболтнуть вслух крамолу был в нем столь силен, что неделю спустя на летучку мужчина пришел с перевязанным горлом.

      – Ангина? – спросил, отшатнувшись, Архипов.

      Он виновато кивнул.

      – Шел бы ты, парень, домой.

      Он пошел. И размышлял по дороге о том, что давненько не слышал в курилке, чтобы шефа упоминали по кличке – Архивов. Кажется, даже еще пожалел, что корпоративная трусость изъяла из оборота отменное погонялово.

      В вагоне метро было нечем дышать. Стоя вложенным, точно сосиска в хот-дог, между тощей мегерой с колючим мешком и хмельным бегемотом в подтяжках, он вспомнил, что сам и придумал то прозвище.

      С перепугу его замутило. Он продрался к дверям и весь перегон давился блевотиной, чтоб изрыгнуть ее в урну на остановке у мраморного столба.

      Ощущая противную горечь во рту и терпкую жажду, подумал: «Я тряпка. А ведь когда-то был парусом».

      На улице выпил купленной в будке воды, и его опять вывернуло.

      «Значит, жажде моей нужна не вода».

      Тут его осенило, что ей нужна правда. Ибо тошнило его от всего остального.

      Добравшись